Расул Гамзатов
Шрифт:
Но и против профанации языка он возражал. Язык, на котором пишет поэт, должен быть его родным языком или другим, который надлежит глубоко знать. И приводил в пример Чингиза Айтматова, которого называл «Мой именитый полуевропеец. Мой знаменитый полуазиат»:
«От того, что Чингиз Айтматов многие свои произведения написал на русском языке, киргизская литература не погибла, напротив: приобрела новые черты и краски». И добавлял: «Творчество Айтматова — огромное явление, революция в восточной прозе. У Айтматова есть понимание сущности мирового искусства, и сам он подарил миру слово, сказанное по-своему, по-киргизски. Он передал народный дух, перенёс на свои страницы характеры героев в их общечеловеческой сущности».
Забвение национальных корней влекло за собой легковесную, банальную поэзию, лишённую души и красоты. Гамзатов считал их произведения вторичными и риторичными: «Основное
Впрочем, и в интимной лирике такие поэты оказывались неспособными выразить тонкие деликатные чувства. У них получались примитивно рифмованные сообщения, далёкие от чуда любви, зато навевающие скуку. О живых образах говорить уже не приходилось, стихи получались «без образные», которые так и тянуло назвать попросту «безобразными». Называл Гамзатов и характерные темы таких стихов: «Для наших поэтесс — это сероглазые юноши, которые никак не хотят обратить на них внимание. Но если раньше в нашей поэзии воспевались чёрные глаза, а сейчас — серые, то нельзя всё же считать, что это — новаторство. А для поэтов-мужчин — это бесхарактерная девушка, послушавшая маму и папу и не захотевшая идти замуж за поэта».
Явилась и другая напасть, поэты возжелали сделаться учёными.
Стихотворцы, тщеславьем объяты, Отказались от творческих мук, Вдруг пошли, как один, в кандидаты Философских и прочих наук. Диссертации, словно адаты, Превратились в кавказский недуг... [157]С тщеславием, амбициями, манией величия не смогла справиться даже медицина, не по плечу это было и председателю правлению Союза писателей. Ему оставалось лишь... Если перевести аварскую поговорку, то получится примерно следующее: «Что толку говорить — махнуть рукой да присвистнуть».
157
Перевод С. Сущевского.
ВАНГА
О чудесном даре слепой болгарской ясновидящей ходили легенды. Считалось, что она может разговаривать с душами умерших и предсказывать то, что обязательно сбывается.
Говорили: «Ванга чуть тронет, Да не тронет — глянет едва, И пред нею как на ладони — Чем чужая душа жива».Её посещали и знаменитости, и простые люди. Навестить «бабу Вангу», как звали в Болгарии Вангелию Пандеву-Гуштерову, решил и Расул Гамзатов. Встреча была волнующей, Гамзатов о ней не раз рассказывал, но говорил не все. Что-то сокровенное оставалось между ними, о чём стоило промолчать. Но Гамзатов не был бы поэтом, если бы не написал о столь необычном событии.
Зашептала мало-помалу, С кем я рос и учился где, Так, как будто век вековала Между кумушками в Цаде... Показала мне, как на блюдце, Всё, что явно или тайком Написали добрые люди На меня в мой родной обком...Гамзатов привёз ей в подарок унцукульскую трость из кизилового дерева с красивой насечкой,
Гамзатов поразился прозорливости Ванги, но пытался оправдываться, объясняя, что он всё же поэт, а поэты... Они, видите ли... Ванга видела.
Что? Стихи?.. Но всё ль пригодится Людям в новые времена? Слишком много ты пил водицы, Что Кораном воспрещена!.. С трудной правдой всегда ль шёл в ногу? Был порой уклончив твой стих. Оттого и томит тревога За тебя стариков твоих! Слушал я, смирясь поневоле, Ядовитые эти слова. Было мне обидно, тем боле Что вещунья была права... [158]158
Перевод Ю. Нейман.
Говорили, будто Ванга предсказала Леониду Леонову, что его рукописи сгорят. Вернувшись домой, он перевёз их с дачи в городскую квартиру... Где они и сгорели. Это наводило на беспокойные мысли, и обвинения Ванги заставляли задуматься. Впрочем, Гамзатов и сам знал свои прегрешения, слова Ванги лишь разожгли тлевшие в душе угли.
ДРУГОЙ ГАМЗАТОВ
Расул Гамзатов пишет поэму «Суд идёт». И снова удивляет читателей, создав произведение, не имеющее примеров по форме и содержанию. Он вызывает к барьеру саму историю, эту далёкую от святости «священную корову» апологетов прошлого. Историю, которая надругалась над человечеством, с лицемерием инквизиторов лишала его корней, моральных опор, идеалов. Историю, которая с маниакальной регулярностью возносила и низвергала кумиров, уничтожала целые народы, оскорбляла человеческую память и унижала самого человека.
«Весельчак и балагур» Гамзатов, каким его многие привыкли воспринимать, заговорил языком народного трибуна, от лица народа и от себя — поэта, не раз горько обманутого историей.
«Думается, совершенно прав был Л. Толстой, сказавший в беседе с Мечниковым: “Говорят, что человеку стыдно меняться. Какая чепуха! Стыдно не меняться!” — писал литературный критик Камал Абуков. — Убедительность и притягательность музы Гамзатова именно в том, что она отличается подвижностью и способностью обновляться. Не дай тому случиться, чтобы поэт такой величины и такого общественного влияния вдруг застопорится, забуксует, застынет, и — что ещё хуже! — заупрямится на каком-либо заблуждении, бредовой идее, ложной версии. Если же исходить сугубо из специфических закономерностей профессии поэта, из логики неизбежных расхождений оценок в процессе эмоционального и рационального восприятия реалий, то станет ясно: Гамзатову вообще-то и нечего каяться, ибо это — раздвоенность самой истории, зигзаги века, гримасы идеологии. Но не в оправданье своих ошибок, а ради объективности Расул Гамзатов в поэме “Суд идёт” предъявляет справедливый счёт истории. И при этом важна исходная позиция: “История, тебя судить мы будем по праву, осквернённому тобой”. Прозрение, стоившее дорого, обнажило горькую истину: история напоминает женщину, которая меняет мужей, “как змея меняет кожу”, она критикам подобна, “чьё мненье, извиваясь без конца, становится прямым, когда удобно для высокостоящего лица”, “Под чьи ты только дудки не плясала, в чьи только платья не рядилась ты”.