Ратник

Ланцов Михаил Алексеевич

Дядька Кондрат, как и многие поместные дворяне, подражал степным воинам и не носил шпор. А для понукания своего «волосатого мопеда» применял ногайку, висящую у него обычно на кисти. В принципе — решение. Беда была лишь в том, что во время боя, когда твои руки заняты оружием, применять ногайку становился категорически сложно.

Вот и получалось, что во время бегства или преследования подгонять коня не представляло особых сложностей. Но не в бою. Из-за чего Андрей и настоял на том, чтобы все, кто пошел под его руку и готовился для конного боя, нацепили, изготовленные Ильей

шпоры.

Разгон.

Переход на рысь, а потом в галоп.

И удар.

Специальная мишень на поворотном рычаге оказалась поражена. Скорость же, которую дядька Кондрат набрал, позволила ему проскочить вперед быстрее, чем по его спине ударил мешок с песком. Этакий противовес на втором плече поворотного рычага. Он выполнял две функции. С одной стороны, обеспечивал «массу цели», чтобы при тренировке привыкать бить по мишени, которая бы сопротивлялась выбиванию из седла так же, что и реальный степной всадник. С другой стороны, этакий регулятор скорости.

— Вот видишь! — воскликнул Андрей. — Видишь! Получилось!

— Да уж… — согласился Кондрат и поежился. Предыдущие несколько десятков раз он получал по загривку мешком с песком. Прежде всего из-за того, что не разгонялся должным образом. Не привыкший он к шпорам.

Из-за шпор, кстати, пришлось удлинить лямки стремян и понизить посадку. Да крутится-вертеться стало несколько сложнее, но оно того стоило. Во всяком случае, по мнению молодого вотчинника…

— Опять вые…ваешся? — тихо спросила супруга у Андрея, осмотревшись перед этим по сторонам, чтобы никого рядом не было.

— А? — не сразу понял он.

— Я говорю, опять против общества идешь? Никто ведь так не воюет ныне.

— Не воюет. Но и шишек им полный зад да кирпичом по… хм… лицу, — пожал плечами Андрей. — Сами себе злобные буратины. Что мне с них?

— Ты снова будешь белой вороной. Забыл, чем это чревато?

— Слушай. У меня просто нету выбора.

— Выбор есть всегда.

— Но частенько, альтернатива настолько хуже, что ей можно пренебречь.

— Почему хуже? Воюют же. И не дурно воюют.

— В том то и дело, что дурно. Нельзя победить водяного в реке по его правилам…

— Чем же эта твоя затея лучше?

— Понимаешь, — произнес Андрей, переходя на нормальный русский язык и, в свою очередь оглядываясь по сторонам, — примерно век спустя Алексей Михайлович в куда более тяжелых для поместного войска условиях начнет создавать отряды конных копейщиков. У многих из них не будет даже панцыря. А под седлом у них окажутся не мерины, и даже не меринки, а меринцы, то есть, крупные пони. Но даже такие конные копейщики покажут себя удивительно эффективными против степи. Почему? Бог весть. Может из-за организованности и слаженности. Может из-за склонности к решительному натиску. Может еще почему. Но ими постоянно затыкали дыры по всему югу, а нередко и против Литвы использовали для борьбы с их поместными, что по татарскому образцу воевали. Ну или как тогда говорили, по казачьему.

— Почему же тогда не произошло всеобщего перехода к такому бою у конницы?

— Потому что, — развел руками Андрей. — Конные копейщики по честности службы

стояли ниже обычной поместной конницы, что держалась за свои традиции боя и вооружения. Оттого в них шли только самые бедные и разорившиеся помещики. И, только лишь поднявшись, старались уйти обратно — в поместную службу. Да чего и говорить — когда в Новгороде Алексей Михайлович попытался развернуть свой полк крылатых гусар, даже в него набрать людей оказалось проблемой. НАМНОГО меньшей, но проблемой.

— Не пониманию… — покачала она головой. — Ты что, думаешь, что люди дураки?

— Просто ленивые жопы. И лень эта не всегда в делах. Иной раз глянешь — труженик, а приглядишься, он просто ленится подумать и оптимизировать свой труд. А потому и упахивается до потери пульса.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что, по моему мнению, человек — существо едва разумное. Я бы даже сказал — условное разумное. Мозг вроде бы есть, но пользоваться им он не любит. Ленится. И обожает держаться всего привычного, обычного и естественного для него. Любое изменение кажется злом. Особенно если имеет место страшный дефицит всего и вся, и нужно выживать. Казалось бы — кризис. Нужно шевелиться. Но нет. Именно в кризисных условиях самые крепкие и твердолобые ретрограды, ибо любая ошибка может стоить им жизни. Поэтому помещики этой эпохи, как и крестьяне, очень долго держались традиций. И Петр не зря их ломал через колено.

— Тем более! Зачем ты прешь против ТАКОГО мощного течения?

— Потому что у меня нет выбора. Если я стану играть по их правилам, то проиграю.

— А если пойдешь против системы, то выиграешь? — скептически выгнула бровь Марфа.

— Милая, — произнес Андрей и ласково огладил ее животик, — я совсем иначе действую, нежели Алексей Михайлович.

— Да ты что?

— Да. — не поддался на провокацию Андрей. — Я не пытаюсь сформировать конных копейщиков вне системы поместной службы. Я пытаюсь возродить их внутри нее. Ведь формально, в самом начале, первые десять-двадцать лет своего существования поместная служба и опиралась на конный, копейный бой.

— И кто из аборигенов это знает?

— Главное — это подход. Они держатся за старину. За традицию. Пусть даже этой традиции едва два поколения. Вот я на это давить и стану. Дескать, отец мне о том сказывал, что на самом деле правильно вот так.

— А откуда он о том узнал?

— Так ему его отец, а тому его отец.

— Дед твой жив и его могут спросить. Оба деда.

— Ну тогда моему отцу дед его сказывал. Сразу, минуя отца. Тот точно уже мертв. Вот. Что, дескать, были времена, когда…

— Ох и скользкая эта дорожка…

— Чем же?

— Твои слова — это просто слова.

— Учитывая кругозор и образование аборигенов, любой, кто держится уверенно и демонстрирует, будто бы точно ведает, что делает, выглядит в их глазах знающим человеком. Особенно, если ссылается на слова стариков. И лучше почивших, но славных. Ведь не новинку предлагает, а по старине доброй жить зовет. А любое прошлое — оно здесь авторитетно. И прекрасный инструмент для спекуляций.

— Это ты так думаешь.