Ратное счастье
Шрифт:
Перед самым рассветом мои солдаты еще раз поели благодаря старанию все того же старшины Нецветаева и напились горячего чая. Все заметно приободрились. В том числе и стрелки.
Повеселевший Павел Седых, заглянув на позицию Пряхина, где я в «лисьей норе» наскоро обосновала что-то вроде ротного НП, более или менее уверенно сказал:
— День как-нибудь продержимся. А там видно будет. Ведь знает же наше высокое начальство о положении вещей.
В сухих сапогах и портянках, сытая и согревшаяся, я, как маятник, все еще волнуясь, вот уже в который раз бродила с фланга на фланг, проверяя оружие и людей. Каждому из них удалось хоть немного поспать. От сердца у меня вроде бы
Опять несколько раз пробежался по обороне озабоченный комбат Бессонов. И каждый раз спрашивал:
Как твои машины, детка?
В боевой готовности,— отвечала я. И каждый раз собиралась выдать ему за «детку» и всегда пропускала момент. Да и потом, это еще вопрос: оскорбление ли? Может, ему и действительно трудно сразу встать со мною на одну ногу, как со всеми подчиненными офицерами. Да и не в этом, в конце концов, дело.
Комбат не верил на слово: каждый раз лично проверял пулеметы. Забраковал бывшую позицию Васи Забелло, где теперь обосновался расчет Осинина. Опять бедняге пришлось перебираться на новую «квартиру». А рыжик, Забелло, который меня так оригинально встретил, перекочевал на самый левый фланг стрелковой роты старшего лейтенанта Игнатюка. К утру его позиция оказалась подстрахованной не только парой автоматчиков, но и целой батареей «сорокапяток». Я успокоилась: теперь уж не обойдут.
Комбат в общем-то одобрил мои распоряжения; уходя на НП в последний раз, сказал удовлетворенно:
Вроде бы все нормально. Позиции у тебя завидные. Если с умом вести огонь, то тут шестью пулеметами можно полк СС положить. Да и чего тебе, собственно, так волноваться? — удивился он. — Ведь был же у тебя в жизни бой в роли командира?
Был, конечно. И не один. Но ведь там, капитан, перед боем была оборона, почти два месяца с солдатами знакомилась, изучала. А тут...
Ладно, ладно, не прибедняйся,— предостерегающе поднял комбат руку и с завидной проворностью убежал.
Я подумала: неугомонный, всю .ночь бегает. И даже не бегает — носится, летает, поспевая буквально везде. Порою кажется, что он вездесущ — одновременно здесь и там. Распоряжения его деловиты и до минимума лаконичны. А категоричны так, что не выполнить их просто немыслимо. Но ведь и голоса не повышает. И вроде бы все с юморком. А получается на полном серьезе. Его заместитель по строю капитан Кузьмин совсем в другом духе: резковат, шумноват, но, впрочем, кажется, довольно добродушен. Очень уж он носат при неожиданно приятном, улыбчивом лице. Второй замкомбата — по политчасти — капитан Ежов пока для меня загадка: все приглядывается и молчит. Когда он уходит, мне почему-то сразу становится легче. Впрочем, пока у меня нет командиров взводов, дело не в замах комбата. Сейчас я должна держать полный контакт не столько с ними, сколько с командирами стрелковых рот, которые обслуживают мои пулеметы.
Командир первой стрелковой роты судорожно и с каким-то особым подвыванием зевает, прикрывая, видимо из вежливости, рот ладонью, и глядит на меня с понимающей усмешкой. Дружески осведомляется:
— Как дела, старшой?
За ночь мы с ним сталкивались не менее пяти раз, но так и не удосужились познакомиться по-настоящему. Он зовет меня просто «старшой», я его, из уважения к возрасту,— «товарищ ротный» или «старший лейтенант». Вот и все. А фамилия у него простая и уютная — Самоваров. Я очень ему благодарна, что он то ли из-за предельной усталости,
От этого у меня рождается какое-то почти родственное чувство к пожилому командиру роты Самоварову, и я с ним откровенничаю.
Дела вроде бы теперь ничего. Но для полной уверенности мне недостает простора наблюдений. Ну что я вижу при зрительной связи? Только свои пулеметы, и то не все разом. И совсем не знаю, что же там — дальше фланговых границ батальона. Кто справа? Кто слева? Как обеспечен тыл — на какую глубину эшелонирована оборона на этом нашем промежуточном рубеже? Это, конечно, плохо, что я, как ни пытаюсь, не могу представить себе картины предстоящего боя. А что делать?
И комбат вот как-то вроде бы не по-серьезному ко мне относится...— невольно вырвалось у меня.
Не обижайся, старшой, брось. Комбат наш парнюга славный,— утешает меня товарищ Самоваров.— По молодости лет чуть-чуть с гонорком и фасоном, а так ничего. Подходящий. Поладите со временем. Уверен. А он беспокоится — каждый час звонит: «Как там наша Афина Паллада?»
Не беспокоится, а не доверяет! — с горечью возразила я.
Ну а если даже и так, то что из этого? Голубушка, нельзя же так сразу. Его ведь тоже можно понять. Равноправие, эмансипация — прекрасно. Но в жизни-то все сложнее и грубее. И вряд ли бы ты, будучи на его месте, пустилась бы от радости в пляс:
– «Ах, отлично: прислали юную девицу ротным командиром!» Так ведь? Он тут за все в ответе. Сама пони\маешь. Вот и волнуется.
.— Наверное, вы правы. Спасибо вам большое. С командиром второй стрелковой роты мы познакомились оригинально. Для начала в темноте на крутом повороте траншеи так стукнулись лбами, что только каски зазвенели. Ротный Игнатюк зашипел прямо мне в лицо:
Куда тебя несет нечистая сила? Где твои глаза?— а когда при свете ручного фонарика увидел, что я — не «он», а «она», еще больше осерчал.
А тебе что надо в этом аду? Тебя кто сюда звал? Марш на место!..
У меня не было ни малейшего желания с ним ссориться, и я ответила почти вежливо:
— Никуда не «марш». Я здесь такой же, как и вы.
— Она — «такой же»! — буркнул Игнатюк, очевидно не поняв.
Тут Соловей прямо-таки раскис от смеха. Я укорила сердито:
— Фу ты, пустосмех. Падец покажи — и закатится. Третьей роты в батальоне сейчас нет. Ветерану — не в диво. Новичку — невдомек...
Ночь уходила медленно, точно нехотя уступая место мглистому, промозглому рассвету. Стало еще тише, теперь даже ракетницы не щелкали и не взлетали ни свои, ни чужие ракеты. Такая тишина на переднем крае не радует. Наоборот, настораживает: раз противник притаился, значит, наверняка замышляет какую-либо каверзу. И мы ждем, нацелив заряженное оружие на вражеские окопы.
Но фашисты забеспокоились только во второй половине дня. В лощине, на их позициях, началась осторожная, едва приметная для глаза возня.. Перемещение? Изготовка?..
Мой новый друг ротный Самоваров сразу же перестал зевать. Приглядевшись опытным глазом, определил:
— Ну, все. Надо комбата предупредить.
Но комбат опять уже был тут, на сей раз сразу с обоими заместителями.
Только бы не танки,— озабоченно проговорил замкомбата Ежов.
Да, только этого нам и не хватает,— поддакнул комбат не без сарказма.