Ратоборцы
Шрифт:
— Доселе скорблю!.. Такого мне кречета и не сыскать более! Почитай, полгода все гнездари-сокольники мои по всей Каме рыщут, а этакой птицы найти не могут.
Александр расхохотался до слез.
— Ах ты, повеса! — воскликнул он. — Я вижу: мне в науку к тебе поступить придется!..
Невский поднял свой кубок и протянул к брату.
— Будем здоровы! — провозгласил Александр, и они, не отрываясь, осушили бокалы.
Уже сильно снизилась в молочно-прозрачном сосуде колышущаяся тень, означавшая верхнюю границу вина.
Андрей
— Хватит, хватит! — проговорил он.
Андрей знал брата и потому не стал его приневоливать. Но, однако, звонко расхохотался.
— Ты чего? — спросил Александр.
— Старика Геродота вспомнил.
— Что там у него?
— Когда он у нас по Днепру проезжал, его больше всего, чудака этакого, то удивило, что народ Росс пьет вино, не разбавляя его водою!..
— Пожалуй, и нам сегодня не худо бы водой разбавлять! — пошутил Невский.
Андрей даже подскочил на кресле.
— Этакое святотатство совершить!.. Да ты знаешь ли, что мы с тобой пьем?
— Нет.
— Ну так вот! Это винцо еще к деду Всеволоду пришло — вместе с грузинкой его, с княгиней Марией… Вину этому уже за полсотни годов… Хорош внучек, почтил нектар дедовский…
— Нектар нектаром, а безумье одинаков!..
— Какое безумье?
— Неужто не знаешь? Ну, хмель. Не мною сказано — дедами же: «Пьяному мужу и море — за лужу, а лужа — по уши».
— Однако же и это деды сказали: «Лучше дубинное битье, чем бесхмельное питье».
— Как, как? — переспросил Александр, и, когда Андрей повторил ему пословицу, он от всего сердца расхохотался. — Ну, силен в обороне! — сказал он. — А ну, померяемся!
И между братьями начался как бы некий застольный поединок — словами народной мудрости, реченьями великих мужей и государей — касательно вина, хмеля и пьянства.
«Питва — не битва!» — бросил Александр неосторожное слово.
Андрей вспыхнул и вскочил с места.
— Или я в битвах захребетник?.. — вскричал он.
Александр быстро подошел к нему, ласково налег руками на оба плеча его и втиснул в глубь кресла.
— Полно, полно!.. Да разве я к тому?.. Витязь! Все это говорят. Да и мне ли не помнить?! В сорок втором — на льдах на Чудском — без тебя я погиб бы!..
Андрей быстро успокоился, и поединок продолжался.
— Дед наш Владимир, тот понимал: «Веселье Руси есть пити!» Оттого и к мухометанам не пошел, в ихнюю веру! — сказал он, вызывая брата на ответ.
Александр Ярославич попробовал поразить брата ссылкою на отцов церкви, но Андрей искусно отвел удар:
— А это не святые ли отцы сказали: «Ино дело — пьянство злое, а ино дело — питье в меру, и в подобное время, и во славу божию»?
— Что ж!.. — воскликнул, смеясь, Александр. — Коли святые отцы не помогают,
И Александр Ярославич на память, по-монгольски, привел из книги запретов и поучений великого императора Азии. По-русски это звучало бы так: «В вине и водке нет пользы для ума и художеств. Государь, жадный к водке и к вину, не может произвести великих дел, мыслей и великих учреждений».
Но Андрей напомнил ему тоже из «Ясы» Чингиз-хана:
— «Если уж нет средства от пьянства, то должно напиваться в месяц три раза. Если — один раз, то это еще лучше. Если совсем не пить, что может быть почтеннее? Однако где ж мы найдем такое существо?!»
Он считал уже себя победителем. Однако не так думал Александр. Он поднялся и, рассекая ребром ладони воздух, закончил Чингиз-ханово изречение, конец которого нарочно был утаен Андреем:
— «Но когда бы нашлось такое существо, то оно достойно всякого почтенья…»
Признавая себя побежденным, Андрей склонил голову и развел руками.
Упоминанье о Чингиз-хане повлекло к разговору о татарах. Прежде чем приступить к нему, Андрей Ярославич подошел к двери, проверил ее и широко раздвинул в обе стороны тяжелую, на кольцах завесу, дабы хорошо была видна дверь. Затем, взявшись за оконные скобы, закрыл вдвижную оконную раму, которая вся, словно соты, состояла из множества свинцовых угловато-округлых ячеек со вставленными в них стеклами.
И только тогда, вернувшись к столу, заговорил с братом. Лицо его стало угрюмым.
Александр, расположась в кресле, с тревогой наблюдал за всеми его мероприятиями, которые явно должны были предшествовать некоей тайной беседе.
Однако сперва Андрей Ярославич коснулся дел на западных рубежах. Смерть Фридриха Гогенштауфена; наступившая за нею смута в Германии; самозванцы там, выдававшие себя за покойного императора, один из которых добрался аж до Владимира на Клязьме, ища себе помощи; прекращенье притока свежих сил из Vaterland'а рижским рыцарям; предстоящая смена магистра; наконец, союз и родство Даниила с Миндовгом — все это служило как бы только подступом к главному разговору — о татарах.
А его-то и не состоялось!
— Уж тебе ль не ведать, что и как там, на Западе! — начал было свой главный разговор Андрей Ярославич. — Тогда дозволь же прямо спросить: а не лепо ли ны бяшеть, братие?.. — Он усмехнулся. — Не пора ли нам схватить сего Батыя, схватить сего Сартака за их поганые пятки, да и об землю башкой?!
Невский, едва с уст брата Андрея сорвалось имя татарского хана, с шумом отодвинулся в кресле и опрокинул хрустальный бокал с еще не допитым вином; бокал, загремев о посуду, покатился к краю стола, красное пятно расплылось по скатерти. Донельзя огорченный Александр вскочил и, поморщась, покачал головой.