Раубриттер (IV.II - Animo)
Шрифт:
Вольфрам заложил руки за пояс. Но если этим жестом он силился продемонстрировать уверенность в собственных силах, то сам сыграл против себя. От Гримберта не укрылись ни его дрогнувшие на мгновенье пальцы, ни взгляд, который опасливо крутился вокруг его собственного, точно совершая какой-то бесконечный маневр уклонения. Даже пояс у него был странный. Не солдатский ремень, потертый и выдубленный радиоактивной пылью, а расшитый муслиновый кушак в подражание купеческому. К такому не подвесить оружие страшнее стилета, разве что чернильницу да помандер[5] с благовониями.
Ухоженные холеные пальцы, не знающие оружия.
Фальшивка. Гримберт ощутил это безотчетно, как казначей, ощупывая монету, ощущает вкрапления олова в благородном серебре. Как инквизитор чует порочную слабину в допрашиваемом, едва лишь возложив на него ладонь.
Этот человек, именующий себя Вольфрамом Благочестивым, предводителем рутьерской банды, в глубине души был не большим рутьером, чем лицедей на театральных подмостках, играющий предводителя разбойничьей ватаги, но мало что смыслящий в том, что должен изображать. Пытаясь держаться небрежно, с тем особенным холодным достоинством, что выдает многих завзятых рубак, бретеров и наемников, он даже не ощущал, что переигрывает, что манеры его неестественны, интонации наиграны, а жесты неуместны. Даже когда он грозно двигал бровями и выставлял вперед челюсть, силясь произвести грозное впечатление, Гримберт не испытывал ни страха, ни смущения, одну только тягучую едкую гадливость.
Этот человек, силящийся произвести впечатление вожака разбойничьей банды, куда более походил на раздобревшего холеного писца, который в силу каких-то неведомых обстоятельств поднялся куда выше, чем было уготовлено ему судьбой. Жалкая мошка, едва не лопающаяся в попытке сделаться больше в чужих глазах, впечатлить, напугать и смутить.
В этом человеке, надменно восседающем на куче подушек посреди шатра, совершенно не угадывалось той силы, которая, в представлении Гримберта, была необходима всякому разбойничьему предводителю, чтобы держать в узде свою скалящуюся стаю. Это было тем более удивительно, что он явственно ощущал животную злость, излучаемую его подручными, которые расселись по углам и сохраняли столь почтительное молчание, будто присутствовали при богослужении самого Папы Римского.
Как они еще его не растерзали, этого пыжащегося от собственной важности пустозвона? Почему позволили верховодить собой, да еще и почтительно вслушиваются в его болтовню? Отчего выполняют его приказы?
Странный тип, подумал Гримберт, с ним, пожалуй, надо держать ухо в остро. Пусть Аривальд жив, пусть ситуация прояснилась, ощущение облегчения, которое неизменно должно было накатить, обмахнув душу ангельскими перьями, отчего-то запаздывало. Он не ощущал облегчения.
– Я думаю, мой отец будет рад побеседовать с вами об этом недоразумении, - процедил он, испытывая немалое удовольствие от того, как Вольфрам ерзает под его взглядом, - И заодно о том, по чьей вине и кому был причинен ущерб.
Вольфрам наградил его улыбкой, кислой, как уксус. Он явно раскаивался в том, что отдал приказ взять мальчишку живым. Сгори он внутри своего доспеха, замерзни в снегу, истеки кровью от пули в спине, все сложилось бы куда лучше. Но сейчас…
– Надеюсь, я смогу хоть маленькой толикой сгладить это недоразумение, мессир, доставив вас и вашего спутника в добром здравии в родные пенаты.
Гримберт ощутил в груди медленно зреющую
– Полагаю, это самое малое из того, что вы можете сделать в сложившихся обстоятельствах.
– В таком случае соблаговолите назвать свое имя, мессир, и места, из которых происходите.
Верно, вспомнил он, я же не представился. Сперва было не до того, а после и позабыл. Что ж, тем лучше. Хочу посмотреть на его лицо, когда он это услышит. Черт возьми, да у него глаза из орбит выскочат…
– Меня зовут Гримберт и я наследник маркграфа Туринского.
Это имя должно было произвести в шатре эффект разорвавшегося восьмидюймового снаряда. Гримберт заранее предвкушал испуганный шепот «офицеров», трусливыми крысиными лапами шуршащий по шатру. И испуг на лице их предводителя, который слишком поздно понял, в какие неприятности ввязался.
Но не обнаружил ни того, ни другого.
Подручные Вольфрама молча сидели на своих местах, вяло почесываясь и клацая зубами, точно скучающие псы, сам же он лишь рассеянно потер подбородок. Не услышал? Или, как и многие другие рутьеры, падок на какое-нибудь нейро-зелье, размягчающее мозг?
– Вот оно как… - пробормотал Вольфрам, - Подумать только. Вот оно, значит, как…
– До Турина почти сорок лиг, - холодно произнес Гримберт, - И я хотел бы отправиться в путь немедленно. Если вы хотите принести мне извинения по всей форме, это можно сделать в дороге. И я хочу увидеть своего оруженосца, мне надо убедиться, что он в порядке. Что до доспеха…
Вольфрам медленно поднялся. Он оказался не таким уж толстяком, как показалось сперва Гримберту. Да, тяжелый, плотный, как двухлетний лимузенский бычок, но колышущийся подкожный жир нарос определенно не на голых костях, под ним угадывались тяжелые, как у вышедшего на пенсию молотобойца, мышцы.
Вольфрам вдруг усмехнулся, обнажив бледно-желтые стертые зубы. Но не Гримберту.
– Учитесь, никчемное отродье, - буркнул он своим головорезам, - Две минуты – и он сам выложил мне все как своему любимому дядюшке. А я даже пальцем к нему не прикоснулся. Ну а сколько дней потребовалось бы вам? Два? Может, три?
Кто-то в углу хмыкнул.
– Управились бы за час.
– Час! – Вольфрам презрительно оскалился и вдруг развернулся, резко, как на пружинах, враз перестав казаться похожим на раздобревшего трусоватого писца, - За час вы бы измордовали его до полусмерти, скоты, да так ничего бы и не выбили! А если бы взялись пытать, и подавно свели бы в могилу!
– И вовсе не обязательно пытать, - обиженно протянул тот, кого прочие звали Бражником, - Есть у меня кислота одна потрясающая, у византийского маркитанта взял. Две, максимум три капельки – и он бы сам с превеликим усердием все выложил как на духу, уж уверяю вас…
– Заткнись ты со своей кислотой, - сухо произнесла женщина. Голос ее звучал глухо, как из бочки, но все равно оставался мелодичным, - Вот вам и тележное колесо, господа… Кто бы знал, что такая птица нам попадется, а?
– Колесо! – Бражник хихикнул, - Тут уж одним колесом не обойдется, я так смекаю. Тут уже золотом пахнет, и не мелкой кучкой. Тут, если хотите знать, тысячей флоринов пахнет, вот что. Настоящих, туринской чеканки. А может даже и флоринами…
– Остается рассмотреть вопрос комплектации.