Равная солнцу
Шрифт:
— Чашм.
Насрин отправилась выполнять свои обязанности, оставив нас одних, — евнуха можно было не считать, он сидел вне пределов слуха, у дверей. Кофе, в отличие от чая, всегда булькавшего в самоваре, следовало подавать только что сваренным. Это давало нам больше времени.
Когда мы наконец остались одни, Хадидже вздохнула с облегчением. Я подумал о ее тамариндовой коже — как она когда-то была словно теплый мед под моими пальцами.
— Как ваши дела? Вы прекрасны, как луна.
— Я в порядке, — тихо ответила она, — но
— Новые жены?
— Не просто это, — сказала она. — Я остаюсь с ним реже, потому что у него все новые женщины, и мои возможности зачать его ребенка уменьшаются…
— Но вы же едва начали!
— Да, но чем больше его отвлекают, тем реже он появляется и тем слабее мои надежды.
Я не мог спорить с ее доводами, но все же сказал:
— Ваши, моя луноликая? Вам нет равных.
— Ах, есть, — вздохнула она. — Ты не поверишь, что уже случилось и почему я так боюсь.
Она потерла нос таким милым жестом, что мне захотелось тут же обнять ее.
— Хадидже, душа моя, что такое? — У меня просто вырвались эти ласковые слова.
— Она беременна!
— Кто?
— Махасти, рабыня, которую он взял, как и меня, во временные жены. Она из этих, соломенноволосых с Кавказа, чью красоту так превозносят.
— Так у нее уже ребенок?
Недавняя мука снова наполнила ее глаза.
— Откуда вы знаете?
— Мои прислужницы говорили с ее девушками. Ее тошнит каждое утро, но в обед она ест, как голодный зверь. У нее совершенно явно растет живот, в хаммаме она жалуется на боли в грудях, а служанка ее хвастается так, что непонятно, как она еще не сглазила это дитя.
— Это очень рискованно с ее стороны.
— Но почему не я? Я же была с ним дольше всех!
— Запомните: когда другие жены забеременеют, он будет ваш целыми ночами.
Мое сердце плакало кровью, когда я утешал ее, стараясь притворяться, будто говорю искренне. Я был вознагражден слабой улыбкой, засветившейся на ее лице.
— Об этом я не подумала, — призналась она.
— Хадидже, кто же не захочет вас?
Она снова улыбнулась, но печальнее:
— А о беременности он вам что-нибудь сказал?
— Ни слова, но он без конца говорит, как жаждет наследника, подобно всем мужчинам.
Я постарался сохранить лицо невозмутимым, но слышать это от Хадидже было словно получать кинжал в сердце. На секунду представил себе, как выглядело бы дитя наших чресел, и кудрявый малыш с проказливым смехом заплясал в моей голове, муча меня.
— Прости меня, пожалуйста, — поспешно добавила она.
— О, что вы. — Вряд ли стоило обсуждать это с нею, и следовало поторопиться, пока ее прислужницы нет.
— И это не единственная новость. Звездочеты говорят, что дитя будет мальчиком.
— Вам надо сделать себе амулет — вы ведь в этом разбираетесь.
— Я ежедневно встаю лицом к Мекке и лью воду на голову. Составляю лекарства в помощь плодовитости, добавляю туда толченый рог носорога. Все равно молись
Мне стоило всех остатков доброты сказать: «Я обещаю». Она светилась такой надеждой, что я и сам был рад поднять ее дух.
— Пока не вернулась ваша прислужница, я должен спросить — не говорил ли он чего-нибудь о царевне?
— Нет, он не упоминал ее имени, — ответила она, — но он все время боится, что кто-нибудь его свергнет. Раздеваясь на ночь, он отстегивает саблю и кинжал, кладет их на расстояние вытянутой руки у постели, чтоб сразу найти в темноте.
— Не могу его винить.
Хадидже пододвинулась и зашептала:
— Однажды среди ночи я встала попить, а когда вернулась, он бросился на меня, нащупывая кинжал и крича: «Убийца!» Ворвалась стража, но тут он наткнулся на мои груди под рубашкой и понял свою ошибку. Его глаза были безумными, как у бешеного пса, и он отругал меня за то, что я ввела его в заблуждение. Испугалась я так, что, когда он заснул, я просто вжалась в него, чтобы он не забыл, что я тут, и не сомкнула глаз весь остаток ночи. — Она содрогнулась.
Исмаил все еще так боялся за свою безопасность, что едва не убил мою милую Хадидже! Мне пришлось спрятать руки поглубже в рукава, чтобы подавить жажду придушить его.
— Бедная моя! — выдохнул я. — Если с вами что-то случится, то мне…
Хадидже взглядом сдержала меня.
— Все это очень странно, — добавил я. — Служащие казначейства считают и пересчитывают серебро, боятся, что одной монеты не хватит. Некогда лихие разбойники так его боятся, что перестали грабить путников. Даже вожди кызылбашей не бунтуют.
— Каждый день, пока Исмаил был в тюрьме, он ждал, что его казнят. Ничего не изменилось. Полагаю, что собственной родни он боится больше всего.
— Но вас-то он не боится. Иначе не оставлял бы кинжал так близко.
Через секунду вошла Насрин с кофе на серебряном подносе. Я поблагодарил ее, сказав, что буду рад наконец изгнать стужу из крови, и выпил кофе несколькими глотками.
— Да не заболят никогда твои руки! — пожелал ей я.
Кофе у Хадидже подавали прекрасный. Я поел сластей из рисовой муки и фисташек — приготовленных самой Хадидже, судя по тому, как они щипали язык, — а затем притворился, что мы продолжаем говорить о Рудабех.
— Ну и в завершение истории, ей вернули в собственность дом. И она так рада, что прислала вам подарок.
Я развернул ткань, украшенную маками и розами. Они были вышиты на светлом полотне, работа была очень тонкая, настолько, что невозможно было различить отдельные стежки.
Хадидже тронула материю:
— Какие искусные пальцы! Пожалуйста, передай мою благодарность Рудабех и скажи своей повелительнице, что я всегда рада помочь женщине в трудностях.
— Непременно, — сказал я. Затем, сославшись на то, что и так отнял у нее много времени, распрощался.