Равнение на Софулу
Шрифт:
– Да чтоб тебя! Сгинь! Выходит, помирились?
– Не это важно, – сухо произнёс Иван Федорович.
– И то… – согласилась соседка. – Вань, всё ж послушай меня, свози дочку к Марийке. Веришь не веришь, а шанс есть. Лучше, если поверишь.
– В слова пустые не верю, треба доказательств.
– От те на! А я? Живое доказательство! Суставами мучилась, выкручивало, как бельё после стирки. Съездила, теперь – тьфу, тьфу…
– Как тебя понять? Сама давеча хвалилась, что суставы сабельником да мокрицей подлечила.
– С детства упрямый, Кряж тугоухий! Чем слушал? Травы-то по её наставлению пить стала. Марийка и надоумила. Мне не веришь, посмотри
– И Силантьев к ней ездил?
– Я тут ещё припомнила…
– Достаточно. Попробую убедить дочь. Рассказывай, где живёт твоя Марийка, лекарка непревзойдённая.
– Рядышком, в Низовке.
– Фамилия?
– Не знаю фамилию, знаю, что Петьки Агадюкова жена. С Сибири её привёз.
– Ха-ах, хах!.. Агадюкова… жена, а фамилию не знаешь!.. а-хах!..
– От те на! Сказанула! А ты смейся, смейся – наплакаться ещё успеешь.
«Кулды-ы-ык, кулды-ы-ык!..» – выдал новую порцию протяжно-булькающих звуков неугомонный индюк.
Тимоха, не дожидаясь, что ответит Иван Фёдорович, отпрянул от поста наблюдения. Постоял, прислушиваясь к собственным чувствам, и вдруг снова набросился на забор. Ещё ожесточённее принялся корябать доски. Он разозлился на Ивана Фёдоровича: «Ходит по гостям, меня с собой не берёт!»
– Тимоха! – послышался зов со стороны калитки. – Немтырь! Вон ты где… вижу.
«Засёк», – запоздало припал к земле Тимоха, зная, что он сейчас «творит безобразие» и Ивану Фёдоровичу это не понравится.
– Вот ты где, – приволакивая правую ногу, подошёл Кряж. – и тут траву скосить треба. – озабоченно оглядел заросли, буйно разросшиеся вдоль забора, будто увидел их впервые. – слушай, у меня глотка не лужёная и не казённая, не заставляй два раза кряду кричать. Как заслышал, что кличу, шементом [1] ко мне. Понял? А это что? Опять дыру наколупал? – Он сунул палец в зазор между досками. – Ну да, расковырял-таки. Безобразие творишь? Ни на минуту одного оставить нельзя…
1
Шементом – мигом, быстро (жарг.).
Тимошке хотелось ответить: «Так не оставляй! Мне скучно», но, как ни старался, кроме сипа и шипения, нормального лая из себя выдавить не смог.
Их дом, прячась от соседей и улицы, был огорожен по периметру высоким дощатым забором. Это щенку не нравилось, его интересовало, что происходит вокруг.
– Видно, общения тебе не хватает, – догадался Иван Фёдорович. – Ничего, скоро наиграешься: на днях внук приедет. Айда-пошли, не обтирайся тут, не лежи в траве, её не косить – с корнями повыдёргивать треба, до безобразия клещей… покажи-ка пузо! У-у-у, слюни-то ручьём! Дюже слюнявый ты, и шерсть, как с овцы, стричь можно. В этих зарослях ничего не увидишь – вычёсывать треба. Ты, случаем, не потомок йети? – Иван Фёдорович, продолжая ворчать, заботливо оглядел Тимку. – не будешь слушаться – за уши драть стану. Ты – немота, но уши-то чуткие, не притворяйся глухим. Понял? Разбаловал я тебя, Тимошка, забывать ты стал, кто в доме главный. Напоминаю, я – главный. Ну, не скули, успокойся, – погладил его по голове хозяин. – Вот погоди пару деньков, сена накошу, тутошний бурьян повыдёргиваю и к Айболиту Петровичу
Тимоха смотрел прямо в глаза Ивану Фёдоровичу, пробуя донести до хозяина другое желание: «Хоть раз пусти меня на улицу одного. Свободно хочу побегать».
Однако Иван Фёдорович не был телепатом, талдычил своё:
– Ну не ешь глазами-то, знаю, хоть убогий ты, немтырь, да умный. Проживём. Я за шестой десяток перевалил с деревяшкой вместо стопы и ещё до ста доживу… айда-пошли!
Тимка, выслушав длинную речь, которую Кряж произносил ежедневно, понуро поплёлся за ним. А тот и по дороге к дому не унимался:
– Я тут думками извёлся по твоему поводу. Треба тебя чему-то обучать. Сам-то что думаешь? Или поздно? Сразу следовало? Вон сколько любопытства и энергии, хоть лампочки к тебе привязывай, ей-богу, засветятся!
Глава 2
На улице скандальная баба Поля с соседнего подъезда, охраняя от пыли развешенное бельё, криком отгоняла мальчишек, играющих в футбол. За ребят заступался Валеркин отец, дядя Толик. Он иногда брал на себя роль тренера или судьи и поэтому был всегда на стороне детей. Мальчишки, чувствуя защиту взрослого, дерзили бабушке. И хохотали.
Айнур не подходил к окну, чтобы чужим весельем и царящим на улице чудесным летним настроением ещё сильнее не растревожить душевную боль.
Этим летом из его жизни утекла беззаботная радость.
Началось с мелочи: в последний день майских праздников он, сняв футболку, целый день гонял на велике. Обезумевшее солнце, радуясь отсутствию туч и облаков, палило не по-весеннему яро. Вечером шея, спина и руки Айнура покраснели и начали гореть, будто их натёрли наждачной бумагой. Папа, глядя, как мама смазывает сыну сметаной самые болезненные участки, пошутил: «Шашлык недожаренный». Айнур бодро посмеялся, будучи уверен, что через пару дней «всё будет норм». Он и раньше краснел от первых жарких лучей, хотя, может, не так сильно, но никогда не облезал.
Прошла неделя, и коричневая кожа, обнажая розовые участки тела, начала отходить лоскутами, как обои на кухне после потопа, устроенного соседями сверху. Айнур плевать хотел на собственную облезлость, если бы Валерка не обозвал его «заразным татарином». Многие обрадовались, тут же подхватили, лишь бы их не трогали, хотя у некоторых даже носы были облупленные. Айнур считал глупым смеяться над неудачным загаром и подрался с Валеркой, украсив его лоб синяком.
Тот пожаловался отцу.
Дядя Толя прибежал разбираться с отцом Айнура. Они закрылись на кухне и сначала спорили, кто правильнее воспитывает ребёнка, и хвалились каждый своим сыном. Потом о чём-то шептались и смеялись. Перед уходом дядя Толя, показывая, как умеет красиво петь, нудно затянул что-то из «Сплина», а папа решил станцевать брейк-данс. Когда пришла мама, он как раз крутил на полу нижний брейк, вернее, лёжа на спине, дрыгал ногами в воздухе, а дядя Толя выпевал очередной куплет.
Валеркин отец, застеснявшись, скорее убежал.
Маме папа не стал рассказывать, зачем тот приходил, кратко сообщив:
– Просто пообщались.
– Или просто винишком побаловались! – усмехнулась мама.
На следующий день Айнур во время игры в футбол заметил: дядя Толя подсуживает команде сына, назначая неправильные штрафные, поэтому команда Айнура проиграла. И дальше на каждой игре дядя Толя судил нечестно.
Три игры Айнур терпел. На четвёртый день, не выдержав, крикнул: