Равнина в огне
Шрифт:
Я и рассказал, что ночью нас фонарями высветили. Мы веселые шли, думали, сейчас на той стороне будем, идем себе, пошучиваем. И только что на середину брода вышли, как сыпанут по нас из карабинов. Место открытое, куда денешься. Всех постреляли. Только мы двое и уцелели, да и то, видите, наполовину — он-то уж не дышит.
«А кто в вас стрелял?» — «Где же нам было их углядеть? Ослепили фонарями, и давай, и давай. Палят, только гром в ушах. Тут вот и рвануло мне локоть. Вдруг слышу, товарищ зовет, просит: „Не бросай меня, землячок, вытащи из воды“. Да хоть бы мы их и видели, какая разница?»
«Судя по всему, говорит, апачи
Вот я и явился, отец, чтоб вы про все узнали.
— Так тебе и надо, не будь простофилей, не верь первому встречному. Пошел бы ты лучше к себе да посмотрел, какая прибыль от того, что ты дом бросил.
— Случилось что? Из малых кто помер?
— Трансито твоя сбежала. С погонщиком. Не ты ли мне тут разливался: «Хорошая она, хорошая». Ребята твои у меня в той комнате спят. А ты поди поищи, у кого ночь переночевать. Дом-то я твой продал — в счет расходов на детей. Да еще причитается с тебя тридцать песо за составление купчей и за гербовую бумагу.
— Ладно, отец, продали так продали, в суд вас не потяну. Может посчастливится, найду завтра работенку — верну вам, что задолжал. А в какую сторону ехал этот погонщик, с которым Трансито ушла?
— Вроде бы туда. Я не смотрел.
— Ну, прощайте пока. Я мигом обернусь.
— Куда ты?
— Ее догонять. Вы ж говорите, они в эту сторону поехали.
Анаклето Моронес
Старухи! Дьявольское отродье! Они двигались плотной толпой, точно в церковной процессии. Солнце жарило что есть мочи, а они были все в черном, и пот катил с них градом, как с уморившихся мулов. Я увидел их еще издали: над дорогой поднялась пылища, словно и вправду ко мне на ранчо тянулись тяжело навьюченные мулы. Когда бы не выбеленные пылью лица — ни дать ни взять стая черного воронья. Они шли из Амулы, шли под палящим солнцем и гнусавили молитвы. Пот ручьями лил на засаленные, непомерной величины скапуляры.
Я спрятался сразу, как только их завидел. Я знал, что им нужно и кого они ищут. Подхватив штаны, я кинулся наутек и забился в дальний угол двора.
Но они уже входили в ворота и заметили меня. «Радуйся, Пречистая Мария!» — провозгласили они хором.
А я на камень взобрался и сижу на корточках — не за делом, так просто, только что штаны спущены: увидят, думаю, подойти близко постесняются. Куда там! Грянули: «Радуйся, Пречистая Мария!» — и на меня.
Вот бабы бессовестные! А еще старухи, называется. Бесстыжие! Крестятся, а сами стенкой на меня, стенкой. Обступили, сгрудились, пот с них — рекой, волосы прядями на лицо налипли, будто каждую ведром воды окатило.
— Мы к тебе, Лукас Лукатеро. Из самой Амулы сюда шли, чтобы увидеть тебя.
Ох, эти старухи! Рожи богомерзкие! Противней котяхов, что мой осел навалил!
— Выкладывайте, что у вас там! — говорю им и застегиваю штаны.
А они, чтоб не видеть, глаза закрывают. Скромницы!
— Дело у нас к тебе имеется. Мы тебя сначала в Санто-Сантьяго разыскивали, потом в Санта-Инесе. Спасибо, добрые люди сказали, что ты оттуда уехал, перебрался сюда, на ранчо. Вот мы и пришли. Из Амулы мы.
Я уже и так догадался, кто они и откуда, мог бы даже каждую назвать по имени, но прикинулся, будто и понятия не имею, чего им от меня надо.
— Слава Богу, вот мы тебя и сыскали, Лукас Лукатеро.
Я пригласил их в галерею, принес для них стулья и спросил, не поедят ли они чего-нибудь или, может, подать им хотя бы кувшин воды — утолить жажду.
Они расселись и вытерли потные лица скапулярами.
— Спасибо, нам ничего не надо, — сказали они. — Мы не для того пришли, чтобы доставлять тебе лишние хлопоты. У нас к тебе дело есть.
— Ты меня знаешь, Лукас Лукатеро? — обратилась ко мне одна из старух.
— Вроде бы знаю, — ответил я. — Помнится, я тебя где-то встречал. По-моему, ты Панча Фрегосо. Это тебя ограбил Омобоно Рамос? Раздел догола?
— Зовут меня, верно, Панча Фрегосо, но пока что меня никто еще не раздевал. Это злые языки сплетню распустили. Просто мы с ним заблудились, когда ходили собирать гарамбульо. [10] Я в конгрегации состою, в жизни бы я не допустила, чтобы…
10
Гарамбульо — съедобные плоды одноименного кактуса.
— Чтобы что, Панча?
— Ах, Лукас, Лукас, и всегда-то у тебя плохое на уме! Никак от привычки не отстанешь людей порочить. Ну да ладно, раз ты меня знаешь, а я уж начала говорить, я тебе и скажу, за каким делом мы пришли.
— Может, все-таки принести вам кувшин воды, испили бы с дороги, — спросил я их снова.
— Не стоит беспокойства. Но если ты так просишь, обижать тебя не будем, спасибо.
Я принес им миртовой воды. В кувшине с двумя ручками. Вылакали все до капли. Я притащил второй кувшин. И этот выдули. Тогда я приволок им кувшинище речной воды. К ней они не притронулись, оставили на потом, когда поедят, им, видите ли, после еды захочется пить.
Они сидели в ряд в своих замызганных, пропыленных платьях, десять старух в черном. Дочери Понсиано, Эмилиано, Крессенсиано, кабатчика Торибио и цирюльника Анастасио.
У, старые образины! Хоть бы одна помоложе! Всем под пятьдесят! Высохшие, сморщенные, пожухлый букет третьеголетошних роз. Выбрать не из чего.
— Так что же вам нужно?
— К тебе пришли.
— Ко мне? Спасибо, что вспомнили. Я, как видите, жив-здоров. Напрасно вы обо мне беспокоились.
— Далеконько ты забрался. Надо же, место какое глухое выискал. И ни адреса никому не оставил, ни весточки о себе не подаешь. И где только мы про тебя не расспрашивали — еле-еле на след напали.