Равноденствия. Новая мистическая волна
Шрифт:
Тогда он ещё умел иногда спать по ночам.
Но сейчас — шёл другой год и шла, сочилась по каплям жуткая бессонная ночь. Полно вам: «да был ли мальчик?» Единственное уцелевшее зеркало из его собрания показывало мутную мучнистую физиономию Пьеро в отставке: набрякшие веки, тоскливая желтизна взамен янтаря, затвердевший в горькой складке рот. Этого лица нисколько будет не жаль.
Отвлечься, взять книгу… «Вон, гадостная слизь! Наружу хлынь!» — Билли, старик, такого я от тебя не ждал.
В колодце нет книжных полок. Нет никаких полок вообще — Алиса ошиблась: в темноте немудрено.
Но близился ранний апрельский
В колодце не нужны глаза… Менестрель с закатившимися белками. Земляные ямы на морщинистом лике Глостера. Вы слышите шум моря? Нет — это местность близ Дувра, болотистое месиво.
У него давно нет часов, он напутал — ещё глубокая ночь, ещё надолго. Темно. Электрический свет слишком резок. Он рад, что не видит очертании предметов. Боится нечаянно чего-нибудь коснуться. Днём живут другие. Ночь принадлежит Наваждению. Хлынуть наружу — через глаза.
На тихие воды его колодца никогда не снизольётся Свет, что не от человека и не от солнца.
Он трёт веки.
Он поднялся с кушетки, щёлкнул выключателем и, жмурясь, прошёл мимо письменного стола, засыпанного старыми газетами и огрызками карандашей и яблок, — к горке, запертой на щегольской ключик. Щёлкнул ключиком и достал красивую жестяную коробку из-под съеденных в начале века леденцов. Прошёл обратно и, полулежа на кушетке, рассыпал перед собой (одно из его ночных дел: ворох сокровищ ласкать пальцами и взглядом) медную шишечку от бабушкиной кровати, большие запонки из красноватой в прожилках яшмы, шёлково шуршащую розу с девичьей шляпки, прелестно-непристойный брелок для ключей, восточный оберег — синее, белое, голубое стекло, слитое в глаз со зрачком, — и много ещё чудес в том же роде… И маленькую, деревянную, гладко выточенную, приятную на ощупь игольницу с полным набором иголок, больших и малых, — вещь, в любом хозяйстве необходимая позарез.
Марина Брыкалова
Коридор
Тебе, Тайное Солнце моей жизни, посвящаю…
…Мы все ещё идём по одному пути. Белые стены Коридора смыкаются где-то недостижимо вверху. Темно. Я не вижу тебя, но ясно слышу твоё дыхание. Рядом. Почти у плеча.
Вдалеке мигает лампочка. Всё ближе. Лёгкий пятачок света. Нам опять не удалось разминуться в темноте Коридора. Путь един.
Ощущение присутствия перерастает в неодолимое желание. Я хочу тебя. Здесь. Сейчас. Прямо на холодном каменном полу. Прямо в темноте. Но давящая на плечи тяжесть лет сковывает движения. Привычка к аскетизму окаменила тело. Отсутствие тебя казалось таким привычным, что узнавание начинает страшить.
Но я хочу тебя. Душой. Хотя бы душой, если, кроме неё, не осталось больше ничего.
Коридор расширяется. Уже не нащупаешь стен вытянутыми руками. Темнота редеет, но от этого становится какой-то по-особому вязкой, не даёт дышать.
Или это просто сгущаются мысли? Твои мысли; смешиваются с моими, и этот липкий поток, извиваясь, как змеиный хвост, движется
Мысли улетают. Остаётся безмолвие. Позади теплится огонёк. Похоже, это ты зажёг спичку, чтобы различить контуры моей фигуры. Вспоминаешь? Или боишься, ошибясь, принять меня за другую. Или другую — за меня?
Тихо. Только эхо шагов. Словно дождевые капли разбиваются о камень.
Отстань! Всё равно не догонишь. Не обернусь. Слишком люблю тебя, потому не обернусь. Не хочу, чтобы ты увидел Время на моем лице. Пусть мне вечно останется семнадцать!
Коридор нескончаем. Всё те же белые стены,? замшевые от темноты. Те же уходящие в никуда своды. Блуждающие огоньки вверху. Лабиринт Минотавра.
Я чувствую твоё присутствие, но боюсь остановиться. Искушение слишком велико. Упасть в тебя и забыться. Отбросить собственную эфемерную личность, сотканную из мерцающих, спрессованных минут. Остановить течение Времени.
А перед глазами, вторым планом, на фоне уже привычных стен, прокручивается тошнотворно-знакомое кино памяти. Ветер, врывающийся в балконную дверь, снежные горы, размазанные по горизонту, как пломбирное мороженое, и мы, обнявшись, наблюдаем на взмокшем от дождя небе две ослепительные радуги.
Это было всегда, но в то же время отсутствовало Я в каком-то конкретном пространстве и времени. Я отчетливо помню твои глаза. Карие, улыбчивые, кошачьи. Не лицо — целая летопись, оргазмическая вспышка света, обнажающая пугающую пустоту окружающего мира. Ты никогда не был только моим, хотя моя душа всегда принадлежала тебе одному…
О, Ученик, ты, произнёсший клятву Служения, помни, что отныне каждый твой поступок, каждая твоя мысль должны приближать тебя к Вечному.
Ты, узревший Бога в собственной Душе, вырвавший из неё вековой росток зла, не забывай, что даже за шаг до вершины ещё можно сорваться вниз…
Все, что были до тебя, все, что пришли после, канули куда-то. Ищи — и не найдёшь. Только твои печальные, колдовские глаза, Адепт, опрокинутые в потаённые глубины моей памяти, только они знают, как я люблю тебя…
Внутренний факел вспыхивает и снова меркнет. За ювелирной отточенностью формы проглядывает пугающая пустота смысла. Мы течём во времени, как реки. Время — наша единственная ось координат. Пространства не существует. Есть только бесконечно длинный белый коридор.
…Но как же я всё-таки хочу тебя! Даже пальцы дрожат, когда подношу к губам сигарету. Липкий приторный дым наполняет легкие. Я так и не научилась курить. Да и зачем все это? К чему глупые фрейдистские символы. Они не заменят живого тела. Тёплого тела рядом.
Мрак всё реже. Поворот. Ещё поворот.
Вспыхнула мысль: неужели мы всё ещё так безумно близки? И тошнотворные совокупления с нелюбимыми существами в холодных постелях не стёрли священного клейма предопределённости на наших судьбах? Неужели ничего этого не было, мы расстались только вчера и мое тело знало тебя одного… Нет, не было ничего, даже этого, — только сон…
Свет всё ярче. Твои шаги, позади, кажутся мне эхом собственного «Я». Только бы не дрогнул голос, когда придётся заговорить. Только бы в глазах не отразилась Любовь. Не хочу, чтобы ты знал, что я тебя…