Равнодушные
Шрифт:
— А, это ты, Лиза! — воскликнула Мариаграция. — Входи, входи.
Дверь растворилась, и Лиза вошла в гостиную. Длинное синее пальто мягко облегало ее немного грузное тело. Ноги у нее были тоненькие, как спички, тогда как плечи — округлые и полные, отчего украшенная серебристой шляпой-цилиндром голова, и без того маленькая, казалась просто крохотной. И хотя пальто было широкое, свободного покроя, грудь и полные бедра выпирали, впечатляя своими формами. Тем более удивительной была худоба ног с узенькими лодыжками, которые виднелись из-под широкого пальто.
— Я не помешала? — спросила Лиза, подходя поближе. — Час поздний… Но
— Ну, что ты, что ты! — воскликнула Мариаграция. Она встала и пошла навстречу приятельнице. — Раздевайся, снимай пальто.
— Нет, нет! — сказала Лиза. — Посижу минутку и пойду… Хотя, пожалуй, расстегнусь… тут очень жарко…
Она расстегнула пояс, и стало видно, что на ней блестящее шелковое платье — голубые цветы на черном фоне. Она поздоровалась с Карлой: «Добрый вечер, Карла», — с Лео: «А, Мерумечи, вы, как всегда, уже тут!» — с Микеле: «Как поживаешь, Микеле?» — и села на диван рядом с Мариаграцией.
— Какое у тебя, Лиза, красивое платье! — воскликнула та, распахнув на приятельнице пальто. — Ну, что новенького?
— Увы, новостей никаких, — ответила Лиза, оглядываясь вокруг. — Но почему вы так взволнованы? Можно подумать, что вы спорили, а я своим появлением помешала вам!
— Вовсе нет, — возразил Лео, загадочно поглядев сквозь клубы дыма на Лизу. — Напротив, все мы в самом благодушном настроении.
— Беседовали о разных пустяках, — сказала Мариаграция. Она взяла коробку сигарет и протянула приятельнице.
— Кури!
И тут, как всегда некстати, в разговор вмешался Микеле.
— Ты не ошиблась, — сказал он, слегка наклонив голову и пристально глядя на Лизу. — Мы спорили, и ты своим появлением прервала наш спор.
— Ах, вот как! — воскликнула Лиза, ехидно улыбаясь. И, не вставая с кресла, добавила: — Так я ухожу, ухожу!.. Весьма сожалею, что помешала вашему семейному совету.
— Ничуть не помешала, — возразила Мариаграция и с гримасой неодобрения бросила сыну: — Глупец!
— Я — глупец? — как эхо, повторил Микеле. «Поделом мне, — подумал он. — Конечно. Я и есть глупец… Только глупца могут волновать твои страхи и сомнения…» Он ощутил полнейшее безразличие и тоску. Обвел взглядом полутемную гостиную, лица сидевших рядом. Ему показалось, что Лео смотрит на него с насмешкой, на его пухлых губах змеилась издевательская улыбочка. Решительный, твердый мужчина наверняка сумел бы обидеться и затеять ссору… А он, Микеле, — нет. Он испытывал сейчас чувство превосходства, презирал и жалел этих людей… Но, увы, оставался равнодушным… Все-таки, вопреки своему желанию, он вновь попробовал возмутиться. «Я должен его оскорбить», — убеждал он себя.
Он взглянул на Лео.
— Хотел бы я знать, — глухим голосом спросил он, — чему ты улыбаешься?
— Я улыбаюсь?! — с притворным изумлением воскликнул Лео. — Клянусь, мне даже…
— И все же я хотел бы знать, — с трудом, повысив голос, повторил Микеле. Однажды в трамвае он был свидетелем ссоры между двумя синьорами, одинаково толстыми и надменными. Каждый из них, призвав вначале в свидетели пассажиров и грозно перечислив свое звание, высокое положение, фронтовые ранения, — словом, все, что могло впечатлить присутствующих, лишь затем, чтобы окончательно сокрушить врага, перешел на крик, после чего действительно рассвирепел. Так и надо ссориться, так он и поступит.
— Не думай, что при Лизе я не решусь повторить свои
Все уставились на него.
— Ну это уже слишком! — возмутилась Мариаграция. Лиза с любопытством смотрела на Микеле.
— Что случилось? — спросила она.
Лео не пошевелился и не подал виду, что оскорблен. Лишь громко, презрительно и зло расхохотался.
— Великолепно… просто великолепно!.. Уж и улыбнуться нельзя.
Внезапно он встал и, стукнув кулаком по столу, процедил:
— Шути, да знай меру. С меня довольно… Либо Микеле извинится, либо я ухожу.
Все поняли, что дело принимает скверный оборот и что громовой хохот Лео был лишь предвестием бури.
— Мерумечи совершенно прав, — властным голосом сказала Мариаграция, сурово глядя на Микеле. Сейчас она не испытывала к сыну ничего, кроме неприязни, — больше всего она боялась, что любовник воспользуется благоприятным случаем и порвет с ней. — Твое поведение — отвратительно, и я требую, чтобы ты извинился перед Мерумечи.
— Но… Не понимаю?… Почему Мерумечи — негодяй? — изумлялась Лиза, явно желая подлить масла в огонь. Лишь Карла сидела неподвижно и молчала. Она испытывала отвращение и тягостную дурноту и чувствовала, что жалкие, ничтожные события этого дня вот-вот переполнят чашу ее терпения. Прищурив глаза, она с болью следила за тупыми, возбужденными лицами остальных.
— Ах, приказываешь! — не скрывая иронии, сказал Микеле. — А если я не подчинюсь?
— Тогда ты доставишь большое огорчение своей матери, — с театральным пафосом ответила Мариаграция.
Микеле молча глядел на нее. «Доставишь большое огорчение своей матери», — повторил он про себя, и фраза показалась ему хотя и выспренной, но полной глубокого смысла. «Конечно, — с омерзением подумал он, — обидели Лео… ее любовника… И она сразу вспомнила про оскорбленное материнское достоинство». Но фраза оставалась прежней: «Ты доставишь большое огорчение своей матери», — отвратительной и неопровержимой. Он отвел взгляд от ее печального лица. И как-то сразу забыл о своем твердом решении быть честным и беспощадным. «В конце концов мне безразлично, — подумал он… — Почему бы и не извиниться и тем самым избавить ее от огорчения?» Он поднял голову. Нет, все равно он скажет правду, покажет им, до какой степени все это оставляет его равнодушным.
— Значит, вы думаете, — начал он, — что я не хочу извиниться перед Лео?… Если бы вы знали, как мне все надоело!
— Ничего не скажешь, приятные я слышу речи… — прервала его Мариаграция.
— Как мало это меня трогает, — разгорячившись, продолжал Микеле. — Вы даже не представляете себе!.. Словом, можешь не волноваться, мама… Если хочешь, я не только извинюсь, но и поцелую вашему Лео ноги.
— Ни за что не извиняйся, — подала голос Лиза, которая с величайшим вниманием следила за происходящим.
Все посмотрели на нее.
— Покорно тебя благодарю! — оскорбленным тоном воскликнула Мариаграция. — Как ты смеешь настраивать Микеле против собственной матери?!
— Никто его против тебя не настраивает, — невозмутимо ответила Лиза;- Но я считаю, что ему незачем извиняться…
Лео исподлобья взглянул на нее.
— Мне не доставляет ни малейшего удовольствия выслушивать оскорбления от какого-то мальчишки, — хмуро сказал он. — Я требую, чтобы Микеле извинился, и я жду.
— Не лучше ли все забыть и помириться? — сказала Карла, слегка наклонив свое по-детски наивное лицо.