Рай, ад и мадемуазель
Шрифт:
Мадам Антуан положила трубку.
— Кристофер, ситуация очень серьезная. Немедленно иди домой. Софи могла узнать ужасные вещи. Это очень расстроит дочку. Я всегда старалась… — Она посмотрела на свои руки и сглотнула. — Скрыть это от нее.
— Что скрыть? — закричал юноша. — Правду о ее родителях?
Великолепные, искренние сапфировые глаза несколько долгих секунд смотрели на него. Женщина напряженно думала, и цвет ее глаз менял оттенки, как в калейдоскопе. Кристофер ждал. Казалось,
— Правду об ее отце, — наконец сказала она.
— Надеюсь, мне вы расскажете?
Женщина опять заколебалась, потом кивнула и вздохнула.
— Отец Софи был фашистским генералом. — Она снова тяжело вздохнула. — Ганс фон Динклаге, — тихо произнесла женщина. — Немного моложе мадемуазель Шанель. Он долгие годы был ее любовником.
— А мать?
— Убита фашистами. Она была наполовину еврейкой.
Минуту оба молчали. Кристофер пытался осознать услышанное.
— Понимаешь, почему мы держали это в тайне? Ее отцу пришлось выбирать между дочерью и женой. И он выбрал дочь… — Мадам Антуан ссутулилась и вцепилась в руку будущего зятя.
Кристофер поддерживал женщину. Она, не открывая глаз, сделала несколько глубоких вдохов. Парень налил стакан воды и протянул ей. Она немного отпила.
И наконец выпрямилась.
— Ему разрешили взять Софи с собой в Париж при условии, что он сдаст жену властям. Как мы могли рассказать ей? Девочка винила бы себя в смерти матери.
— Как умерла ее мать?
Глаза мадам Антуан засверкали.
— Мы не знаем. Надеюсь, быстро. Бедняжка… А не долго и мучительно…
Она запнулась.
— Когда Париж был освобожден… — Женщина выпрямила спину и возобновила рассказ: — Мадемуазель арестовали. Возможно, ты знаешь, что коллаборационистам брили головы и в таком виде водили по улицам? Шанель продержали лишь два часа. Ей помогли влиятельные знакомые. Коко бежала в Швейцарию. Фон Динклаге уже был там. Они прожили вместе одиннадцать лет. Потом Вертхеймеры реанимировали дом «Шанель» и попросили ее снова стать дизайнером.
— Он еще жив?
Женщина покачала головой.
— Живой, он был бы с мадемуазель.
Она отпила воды и подняла на Кристофера кристально-чистый взгляд.
— Динклаге просил нас позаботиться о малышке, и мы удочерили ее. Знаешь изречение Оскара Уайльда: «Ни один хороший поступок не проходит безнаказанно»?
Кристофер кивнул.
— Но это был не просто хороший поступок. — Мадам Антуан покачала головой. — Ребенок был очаровательный. Мы назвали ее Софи и действительно полюбили как дочь, но…
Она снова тряхнула головой.
— Тень отца, казалось, нависла над малышкой. Я никогда не хотела, чтобы она узнала правду.
— Жанна все рассказала! — закричал он. — Уверен!
— Тогда торопись! Софи… может сотворить непоправимое!
Кристофер сбежал по ступенькам к парадному входу в «Шанель». Швейцар в форме открыл перед ним двери. Парень понесся по улице Камбон на Гран-бульвар, оглядываясь в поисках такси. Ни одного.
Стоял холодный солнечный день. Сердце Кристофера сжимали лапы ужаса. Яркие лучи отражались от окон такси, и парень яростно размахивал руками, пока не замечал в машинах пассажиров. Наконец нашелся свободный автомобиль. Водитель остановился и спросил, куда ехать. Юноша ответил и забрался внутрь.
На заднем сиденье Кристофер подался вперед, проклиная каждый горящий красным светофор до самой площади Звезды.
Слова мадам Антуан «Она способна на все!» как эхо звенели в его голове, пока машина стояла возле очередного светофора на Этуаль.
Кристофер кинул водителю деньги, выскочил из такси и побежал по Клебер-авеню. Перед домом консьержка протирала медную вывеску врача.
— Мадам Клод, Софи дома? — спросил юноша.
— Oui, monsieur…
Он вбежал внутрь. Посмотрел на старомодный лифт, заключенный в металлическую решетку с орнаментом. Подъемник был на последнем этаже. Кристофер вызвал его. Лифт спускался мучительно долго.
И наконец остановился, распахнув железные дверцы.
У парня так сильно тряслись руки, что он долго не мог вставить ключ в замочную скважину. Когда получилось открыть дверь, забежал в квартиру. Софи — на перилах балкона. Немного озадаченная Габи сидит на полу, наблюдая за матерью. Подойдя ближе, юноша понял, что любимая свесила ноги на улицу.
— Софи! — Слово будто вырвали из его груди.
Она повернулась: глаза полны отчаяния.
— Я дочь фашиста. — Сдавленный высокий голос, будто чужой. — Чертова фашиста. Он убил мою мать!
— Ему пришлось выбирать между вами. Он выбрал тебя. Ты не виновата.
— Поэтому мадемуазель сделала меня своим «лицом». Я — «лицо» фашиста!
— Его заставили… Ты тут ни при чем!
— Но во мне его кровь, его гены! Я не хочу жить, и я не заслуживаю этого!
— Ты не виновата. Твой отец никого не пытал. Мадам Антуан сказала, он был интеллигентным, обаятельным.
— Нет!
Кристофер приближался к ней шаг за шагом, надеясь, что Софи не заметит.