Рай беспощадный
Шрифт:
Но нет, вот и все. Обрезало проклятый борт, будто ножницами. Дальше поворот ровной кормы – и там защиты от вражеских взглядов уже не будет. Если готы не спят и поглядывают в эту сторону, то пиши пропало: едва высунешься – и заметят. Макс, двигаясь по миллиметру и отставляя голову в сторону, чтобы с палубы труднее было заметить, искоса, чуть глаза не вывихнув, бросил взгляд на другой борт. Все в порядке – Муса уже на месте, так же исподтишка поглядывает.
Отлично – значит, на позицию вышли. В таком деле трудно добиться синхронности, но если татарин не затормозит, то на палубу они ворвутся одновременно.
Невдалеке
– Эй! Там! На корабле! Я сдаюсь!
Макс замер. Ну! Давайте же!
Корпус легкого суденышка качнулся – кто-то перемещается по палубе. Если все сработало, то двигается к носу – посмотреть на источник шума. Если нет… Лучше о таком не думать, а то накаркаешь…
– Эй! Я – Эн! Ваш командир кричал, что я нужен Алариху [9] живым! Я сдаюсь! Берите меня в плен! И ради бога – дайте хоть немного воды! Пожалуйста! Прошу вас!
9
Видимо, прозвище или титул. Alaricus (лат.) – легендарный вождь вестготов. В 408 г. осаждал Рим, сняв осаду после получения большого выкупа. В 410 г. взял город.
Эн так жалобно это кричал, что Макс почти поверил, что он от жажды умирает. Вот ведь какой актерский талант, оказывается, пропадал.
– Стоят! Стоят рюс! Рукки ввэрх!
А это кричат уже совсем рядом – со стороны носа. Теперь мешкать нельзя: Муса на месте, значит, Олег и Геморрой уже заняли позиции под бортами – им это быстрее, да и Эн должен был их дождаться.
Вот только сейчас, выбираясь из-за укрытия, Макс начал бояться. Или что-то похожее на страх испытал – представил черного гота, притаившегося за бамбуковым бортом с деревянным мечом в руке. Сейчас ка-а-а-а-ак врежет, и полетят в сторону осколки ракушек и ошметки скальпа некоего самоуверенного молодого человека.
Не врезал. Никто Макса не ждал – палуба была безлюдна. Опущенные рукояти весел, какие-то корзины под левым бортом, бамбуковые скамейки для гребцов, парочка примитивных лебедок для якорных канатов. И никого… Что дальше – не разглядеть: надстройка мешает. Что-то вроде каюты с парой плетеных стен и циновками-занавесками с двух сторон. Она занимает все пространство от борта до борта, так что пройти от носа к корме можно только сквозь нее.
Молча переглянувшись с Мусой, Макс положил отравленный дротик на палубный настил, полез наверх. Товарищ сделал то же самое. Хотя карабкались они тихо, но легкость судовой конструкции подвела – корпус, реагируя на их тяжесть, ощутимо качнулся, чуть погрузившись кормой.
Откинув циновку, наружу выглянул гот, недоуменно уставился на парочку белых наглецов, поднимающихся на корму. Взгляд такой, будто недоволен их поведением: порядочные люди во время сиесты ведут себя приличнее. Макс, увидев, что рука врага потянулась к рукояти металлического тесака, рванул вперед, сделал длинный выпад, будто фехтовальщик рапирой. Противник отшатнулся, но недостаточно быстро – отравленное острие укололо в грудь. Гот, испуганно вскрикнув, попятился назад, но тут же едва не упал из-за толчка в спину – его напарник выскакивал наружу и, не увидев его за плотной циновкой, столкнулся.
Макс отскочил, а из-за борта показалась рука с бамбуковой палочкой: ткнула не сильно и не быстро – скорее плавно и неловко; острие коснулось бедра, погрузилось. Гот опять вскрикнул, взмахом копья заставил Макса опять отскочить, бросился к другому борту, но по пути получил еще один укол – Муса все же достал, с силой швырнув свою палочку. Макс, поглядывая на прыткого копейщика, начал раз за разом колоть первого противника – тот уже корчился в судорогах, колотя по палубному настилу головой.
Зрелище было неприятным, но он не останавливался – бил опять и опять. Надо, чтобы весь яд с острия ушел в тело врага. Когда паралич наконец сковал конечности и судороги прекратились, Макс покосился на второго – этот тоже при смерти.
Геморрой, хоть в бою был впервые, не сдрейфил и вообще являл собой образец невозмутимости – уже вытаскивал из каюты оружие и радостно подсчитывал трофеи:
– Там корзина с флягами – не пустые! Хоть напьемся, а то во рту пустыня! И рыбина копченая висит – здоровенная! Зря они ее не завернули – мухи небось обсидели.
Муса покосился в сторону берега, неуверенно произнес:
– Вроде тихо все. Не заметили нас. Гем, у них там точно часовой есть?
– Дальше по протоке было двое, но они не всегда на месте. В полдень их, наверное, даже с фонарем не найти. У них в это время коллективная жрачка и лежачка в поселке.
Муса, вытащив нож, направился к корме.
– Ты чего? – не понял Макс.
– Канаты перережу, и на веслах уйдем быстро.
– Если якоря оставить, то трудно будет на одном месте стоять, когда нырять буду.
– Ты что – правда собрался нырять за этими ящиками?! – изумился Олег.
– Конечно. А ты что – против?
– Я – нет, мне-то что! Но вот тебе смерть верная. Четырнадцатиэтажный дом – это, Макс, очень много. Мне даже представить страшно, а ведь я не худший местный «водолаз». Крабов ты там покормишь – гарантирую. Пловец ты хороший, но это не плавание – это голимый экстрим, к которому ты не приспособлен. Забей на фантазии Эна – ему ведь на тебя начхать. Захлебнешься ты – ну и ладно. Значит, что-нибудь другое придумать придется. Выплывешь – тоже хорошо. Плюнь – если и нырять за ништяками, то не в этом месте. Мало ли буев, где дно поближе?
– Олег, того, что лежит в этом вертолете, мы, наверное, нигде не сможем найти. Никогда. Это шанс, ради которого можно рискнуть. Я на Эна не в обиде – за один такой ящик все можно отдать. Да и кто ему я? Японские ныряльщицы по сто раз в день на тридцать метров погружаются. Без воздуха. И глубже могут, гораздо. Причем не просто нырнула и назад – они на дне еще ракушки и водоросли собирают. Из снаряжения у них только пояса раньше были. По традиции даже грудь не прикрывали.
– Врешь небось, но про грудь красиво задвинул – я бы на такое посмотрел, – ухмыльнулся Олег. – Но тридцать метров – не сорок, и они этим жили – изо дня в день одно и то же, с раннего детства. В привычку вошло, причем постепенно, а не сразу. На сколько ты максимально до этого пробовал?