Рай под колпаком
Шрифт:
— Почему же не увижу? Репу видел, на рынке продавали…
— Желтоватые клубни, чем-то напоминающие картофель, а по вкусу, как кочерыжка капусты?
— Да.
— Это не репа, — усмехнулся Валентин Сергеевич. — Топинамбур, тоже американское растение, родственник подсолнечника. Кстати, от него здорово пучит.
— Все-таки то земные растения, а это… — упрямо гнул я свою линию. — От наших живот пучит, а от этих как бы заворот кишок не случился.
— Перестаньте, право слово! — фыркнул он. — Смотрите, как быстро растут. При такой интенсивности
— Вы мне еще об удоях расскажите и яйценоскости… — буркнул я и покосился на писателя. Откуда у него такая тяга к сельскому хозяйству? Ах да, с дачи едем, занимался он землей, что-то в этом смыслит…
Но тут мы выехали на очередной пригорок, с которого открывался вид на алюминиевый комбинат, и все мысли о сельском хозяйстве мгновенно испарились. Вместо корпусов завода возвышались странные витые конусы, блестящие на солнце, как елочные игрушки. Однако первое впечатление оказалось обманчивым — когда подъехали ближе, стало понятно, что солнце здесь ни при чем. Его закрыла тучка, а конусы продолжали блистать сами по себе. Мне даже показалось, что блики перепрыгивают с конуса на конус, как солнечные зайчики.
Завораживающее по красоте зрелище.
— Их энергетическая станция… — восхищенно прошептал Бескровный.
Я покосился на него, и очарование чужеродной красоты пропало, уступив место тягостной безысходности. Вспомнилось, что почти такие же конусы рука самопроизвольно рисовала вчера на бумаге. К чему бы такая аналогия? Ясно, не к дождю.
Город практически не изменился. Только стал чище — ни на улицах, ни на тротуарах не было ни соринки, и дома стали наряднее, словно вчера каждый подвергся молниеносному капитальному ремонту. Что ж, пришельцы это умеют, на домике писателя, за ночь превратившемся в особняк, лично убедился. Но почему тогда каждому горожанину не предоставить особняк вместо тесных квартир в многоэтажках?
Я вспомнил, что говорил Ремишевский о форме «спецназовцев», и понял — точно так они отнеслись и к жилью, не стали менять привычный уклад жизни. Это уже потом, когда «новообращенные самаритяне» привыкнут к своему трансформированному сознанию…
Остановившись по просьбе Бескровного у цветочного магазина, я остался в машине, предоставив ему возможность самому выбирать цветы. Отсутствовал он минут пятнадцать. Наконец появился на крыльце с двумя букетами в руках и выглядел растерянным. Остановился и долго переводил взгляде одного букета на другой. Красные гвоздики смотрелись невзрачно рядом с броской красотой бело-фиолетовых причудливых зевов неизвестных цветов другого букета.
Бескровный сделал пару неуверенных шагов к машине, как вдруг его лицо перекосилось, он резко изменил направление, подошел к урне и сунул туда букет с неизвестными цветами.
— Зачем же выбрасывать? — пожурил я его, отъезжая от магазина. — Можно было в магазин вернуть.
— Там орхидей — море… — поморщился он. — Глаза разбегаются.
— Это орхидеи?
— Так написано…
— Но
— Сил не было вернуться. Будь Таня жива, непременно подарил бы. А так… Она гвоздики любила.
Я не стал ничего говорить — есть в душе каждого человека такие воспоминания, которых постороннему лучше не касаться.
Город словно вымер. Пока мы ехали по улицам, увидели всего пару машин, да и прохожие на тротуарах встречались редко. С упразднением торговли должна была высвободиться громадная армия людей — интересно, куда они все подевались? Какую работу «новообращенным самаритянам» нашли пришельцы?
На повороте к кладбищу лас обогнал стопоход. Управляла им женщина, а в салоне сидели трое мужчин.
«Уж не матриархат ли здесь?» — с иронией отметил я.
Не обращая внимания на большой крюк, который делала дорога перед Щегловским косогором, стопоход пошел напрямик по крутому склону, и я позавидовал высокой проходимости машины. Пройти здесь не смог бы даже танк.
— Не понимаю, почему снаружи до сих пор не разобрались, что происходит внутри купола? — сказал Бескровный, глядя, как стопоход лихо взбирается по крутому склону. — Со спутника-шпиона пятак на ладони можно сфотографировать, а такую машину не заметить?
— Плохо слушали, что по телевизору говорили, — сказал я. — Обратили внимание, что солнце словно размытое? Сильная дисперсия света, поэтому четкие снимки получить невозможно.
— Ну ладно стопоход, но не заметить энергостанцию пришельцев… — пожал плечами Бескровный. — Знаете, сколько я теорий о происхождении куполов за ночь наслушался? Десятка два. Самая бредовая — что Земля живая, а купола — своеобразные нарывы на ее теле, появившиеся в результате деятельности человечества. И когда эти гнойники прорвет…
— Не забивайте голову откровенной дурью, — поморщился я.
— Дурь-то дурь, — со вздохом согласился он, — но лучше бы она оказалась правдой, чем то, что есть на самом деле.
Я мельком глянул на Бескровного. Не пойму его что-то. То с восторгом отзывается об обществе «новообращенных самаритян», то сожалеет о его возникновении. Сплошное противоречие, а не человек. Может, таким и положено быть писателю — не примыкать ни к чьему мнению и оставаться независимым в суждениях?
— Приехали, — сказал я, останавливаясь у обочины напротив знакомой оградки.
Мы вышли из машины, Валентин Сергеевич взял с заднего сиденья один из пакетов, раскрыл и начал доставать садовый инвентарь: лейку, небольшую мотыгу с короткой рукояткой, саперную лопату…
Я огляделся. Стопоход стоял у второй опоры высоковольтной электропередачи, и никого в нем не было. Что ж, в конце концов, «новообращенные самаритяне» тоже люди, и нет ничего странного в том, что они приехали проведать могилу своих родственников. А то, что стопоход стоял точно на том же месте, где я несколько дней назад оставлял свои «Жигули», простое совпадение. Хватит выискивать во всем скрытый смысл — чтобы обнаружить черную кошку в темной комнате, надо вначале ее туда запустить.