Рай
Шрифт:
— Кто живет там, внутри? — не выдержал наконец Юсуф. Он не решался ни о чем спрашивать, пока дядя Азиз не уехал. Он не мыслил себе иных желаний, кроме возникающих из их образа жизни, а жили они как бы во власти случая, в любой момент все могло перемениться. Средоточием и смыслом их жизни был дядя Азиз, все вращалось вокруг него. Юсуф еще не научился понимать дядю Азиза отдельно от этого движения жизни и лишь сейчас, в его отсутствие, начал разделять его и всех остальных.
— Кто живет внутри? — спросил он. Они уже заперли двор на ночь, но еще возились в магазине, Юсуф отвешивал сахар, а Халил сворачивал фунтики и пересыпал сахар в них. Мгновение казалось, будто Халил не слышал вопроса, даже после того как Юсуф его повторил, но потом юноша замер и посмотрел на своего помощника с кротким удивлением. Не следовало проявлять интерес, запоздало сообразил Юсуф
— Госпожа, — сказал он и приложил палец к губам, приказывая воздержаться от новых вопросов. Предостерегающе кивнул в сторону задней стены магазина. После этого они вертели фунтики в молчании.
Потом они сидели под хлопковым деревом на краю росчисти, в гроте света, очерченного фонарем. Насекомые бились о стекло, сходя с ума от невозможности броситься в огонь.
— Госпожа безумна, — внезапно произнес Халил и рассмеялся в ответ на тихое восклицание Юсуфа. — Твоя тетушка. Что же ты не зовешь ее тетей? Она очень богата, но она — старая больная женщина. Обходись с ней любезно — авось оставит тебе все свои деньги. Когда сеид женился на ней, много лет назад, он сразу разбогател. Но она очень уродлива. У нее болезнь. Много лет к ней ходили врачи, ученые хакимы[20] с длинными седыми бородами читали молитвы, мганга[21] из-за гор приносили свои зелья, но ничего не помогает. Приходили даже целители коров и верблюдов. Ее болезнь — словно рана в сердце. Не человеческой рукой нанесенная рана, понимаешь? Что-то дурное коснулось ее. Она прячется от людей.
Халил замолчал и больше ничего не хотел говорить. Юсуф почувствовал, что, пока Халил говорил, привычная его насмешливость превратилась в печаль, и искал слова, которыми сумел бы хоть немного его ободрить. Что в доме прячется безумная старуха — это его нисколько не удивило. Именно так случалось в историях, которые рассказывала ему мать. В тех историях причиной безумия становилась любовь, которая не привела к добру, или же человека могли околдовать, чтобы присвоить наследство, или же до безумия доводила неосуществленная месть. И с безумием ничего не поделаешь, пока не устранишь его причину, пока не будет снято проклятие. Он хотел сказать это Халилу: не горюй, все еще исправится прежде, чем история подойдет к концу. Он дал себе зарок: если когда-нибудь столкнется с безумной госпожой, сразу отведет взгляд и прочтет про себя молитву. Ему не хотелось думать о маме или о том, как она рассказывала ему истории. Печаль Халила удручала его, и он сказал первое, что пришло в голову, только бы разговорить друга.
— Тебе мама рассказывала истории? — спросил он.
— Мама, мне? — изумился захваченный врасплох Халил.
Чуть подождав — Халил так ничего больше и не сказал, — Юсуф повторил:
— Рассказывала?
— Не спрашивай меня о ней. Ее нет. Никого больше нет. Все ушли, — ответил Халил. Он быстро произнес какие-то арабские фразы и, кажется, готов был ударить Юсуфа. — Все ушли, глупый ты мальчишка, кифа уронго. Все уехали в Аравию. Бросили меня здесь. Мама, братья… все.
Глаза Юсуфа увлажнились. Его охватила тоска по дому. Всеми покинутый… он пытался сдержать слезы. Халил вздохнул, вытянул руку и слегка ударил мальчика по затылку.
— Все, кроме вот этого маленького братца, — сказал он и рассмеялся: Юсуф не выдержал и взвыл от жалости к себе.
Обычно они запирали лавку на час-другой посреди дня в пятницу, но когда дядя Азиз уехал, Юсуф предложил Халилу провести в городе всю вторую половину дня. В дневную жару он различал на горизонте блеск моря и слышал, как покупатели толкуют о чудесном улове. Халил ответил, что никого в городе не знает и гавань-то видел всего один раз с тех пор, как в глубокой ночи его сгрузили с корабля прямо в руки сеиду. И после стольких лет у него так и не появилось в городе знакомых, кого он мог бы навестить, сказал Халил. Он ни у кого не бывал дома. В Ид он всегда сопровождает сеида в Джума-мечеть[22] помолиться, и однажды его взяли с собой на похороны, однако он не знает даже, кого хоронили.
— Так пойдем, осмотримся, — сказал Юсуф. — Можем спуститься в гавань.
— Потеряемся, — нервно рассмеялся Халил.
— Ни за что, — решительно ответил Юсуф.
— Шабаб[23]! Какой у меня храбрый братец! — Халил шлепнул Юсуфа по спине. — Уж ты за мной присмотришь.
Выйдя
— Я жил в рыбацкой деревне на берегу к югу отсюда, — сказал Халил, когда они простились с рыбаками.
Весь день они болтались по городу, смеялись над всем, над чем не боялись смеяться. Купили палку сахарного тростника и кулек орехов, остановились посмотреть, как мальчики играют в кипанде. Не присоединиться ли к ним, спросил Юсуф Халила, и тот важно кивнул. Правил игры он не знал, но за несколько минут наблюдения уловил общую идею. Он подтянул саруни, заправив в набедренную повязку, и, как одержимый, помчался за кипанде. Мальчишки хохотали, награждали его всяческими прозвищами. При первой же возможности Халил завладел битой и передал ее Юсуфу, а тот с небрежной уверенностью мастера принялся зарабатывать очко за очком. Каждую его удачу Халил встречал аплодисментами, а когда Юсуфа наконец выбили из игры, он подхватил его на плечи и понес, как мальчик ни бился, пытаясь вырваться и слезть.
На обратном пути они видели, как на вечереющих улицах собираются псы. В сумерках их тела казались тощими, шелудивыми, клокастая шерсть свалялась. Глаза, столь беспощадные в лунном свете, при свете дня слезились и заплывали гноем. Кровавые язвы на их телах привлекали полчища мух.
После той игры в кипанде покупатели наслушались славословий Юсуфовым подвигам. С каждым рассказом Халил все более преувеличивал достижения своего «братца», а себя все более выставлял неуклюжим чудаком. Он, как всегда, готов был на все, лишь бы рассмешить покупателей, особенно девушек и молодых женщин, так что к тому времени, как послушать эту историю явилась Ма Аюза, игра превратилась в побоище, из которого Юсуф вышел победителем, а рядом с ним плясал его верный шут, воспевая ему хвалу. Юсуф великолепный, благословенный Богом, новый Зу-ль-Карнайн, поразивший народы Яджудж и Маджудж. Ма Аюза вскрикивала и хлопала в ладоши именно тогда, когда следовало, слушая, как сверкающий меч Юсуфа поражал одного воображаемого врага за другим. А под конец повествования, как Юсуф мог бы предсказать с самого начала, Ма Аюза испустила радостный вопль и погналась за ним. Покупатели и старики на террасе смеялись, подначивали ее, науськивали. Бежать было некуда. Она схватила Юсуфа и, содрогаясь от страсти, дотащила до хлопкового дерева, прежде чем он сумел высвободиться.
— Кто эти маджуджи, про которых ты толковал Ма Аюзе? Что это за история? — спросил Юсуф Халила. Тот сначала отмахнулся, озабоченный — только что вернулся из дома после вечернего посещения. Потом сказал:
— Зу-ль Карнайн — маленькая крылатая лошадка. Если поймаешь ее и изжаришь на костре из гвоздичного дерева, и съешь по кусочку от каждой ноги и от крыльев, у тебя появится власть над ведьмами и демонами и упырями. Сможешь послать их, если захочешь, за прекрасной стройной принцессой в Персию, Индию или Китай. Но и цену заплатишь немалую — станешь пленником Яджудж и Маджудж на всю жизнь.
Юсуф тихо ждал продолжения, в услышанное не слишком верилось.
— Ладно, скажу тебе правду, — усмехнулся Халил. — Не стану дурачиться. Зу-ль Карнайн — это Двурогий, Искандер Завоеватель[24], который покорил весь мир. Слыхал про Искандера Завоевателя? Завоевывая мир, он добрался до самой окраины, к народу, который ему рассказал, что севернее живут народы Яджудж и Маджудж, варвары, не знающие человеческого языка, они только и делали, что разоряли соседние земли. Так что Зу-ль Карнайн построил стену, через которую Яджудж и Маджудж не могли перелезть и подкопаться тоже не могли. Эта стена обозначает границу обитаемого мира. По ту сторону — варвары и демоны.