Район деревни Старокопытовки

Кривин Феликс Давидович

– Слыхал.

– Наверно, я тебе сон рассказывал. У меня такая привычка: человек мне снится, а я ему другой сон рассказываю. Наверно, это нехорошо. Неэтично.

– Еще неизвестно, кто кому рассказывает, – сказал Миша Коркин.

– Приснится же такой недоверчивый! – рассмеялся Сократ. – Ты спасибо скажи, что я не совсем проснулся, тогда б ты вовсе исчез. Перетащить из сна в сон – это я могу, но так, чтоб кого-то из сна в действительность… Не выйдет. Иначе мы б наплодили народу на земле. Каждый стал бы тащить из своих снов в действительность, это ж какой бы получился демографический взрыв!

«Откуда он знает про демографический

взрыв?» – с сомнением думал Миша.

– Не стану говорить, что я только из-за тебя не проснулся, были у меня и личные соображения. Не хотелось мне в нашу действительность возвращаться. Нет, не подумай, действительность у нас объективно хорошая, только для меня субъективно плохая. Должен я там принять яд. Цикуту. А кому ж ее пить хочется? После нее уже не уснешь, но и, с другой стороны, не проснешься. Нелепое состояние, правда: ни проснуться, ни уснуть?

– Разве так бывает?

– В твоем возрасте – нет. Кажется, что не бывает. А на самом деле – еще как! Не во сне, конечно, а в действительности. Сон, понимаешь, тем хорош, что в нем всегда есть возможность проснуться. И вообще я сны больше люблю. Это как разные страны, между которыми вовсе нет расстояния. В каких только я странах не побывал! Помню, был в одной… Она там, во сне, называлась Италией. И был там один художник. Такие картины рисовал! Как же его звали? Что-то с тигром связанное… Нет, с леопардом…

– Леонардо да Винчи?

– Ты смотри! Оказывается, его даже в других снах знают.

– У меня есть его альбом.

– Неужели? Значит, напечатали! Он все жаловался: мол, не хотят печатать. Такое бывает в самых умных снах: бездарностей печатают, а талантливых не хотят печатать. Но все же рано или поздно… Как этого художника… Все же напечатали… И даже в других снах…

Сократ задумался, вспоминая Леонардо да Винчи.

– Ох и смеялся он надо мной! Надо мной всюду смеются, где я ни появлюсь. Один мне знаешь что сказал, когда я ему назвался? Каждый шут, говорит, в каком-то веке Сократ. В одном-единственном веке он Сократ, а в остальных – шут. Это, говорит, самое трудное: найти тот век, в котором ты можешь быть Сократом. Умный был человек…

– А вы – нашли?

– Я-то нашел. Только меня в этом веке убивают. Был бы я шутом, мог бы жить, а Сократом – убивают. Заставляют принять цикуту, смертельный яд. Я потому и уснул – и вот стараюсь не просыпаться. Брожу, понимаешь, из сна в сон, несчастный изгнанник действительности.

– Вам бы только одежду сменить, – посоветовал Миша. – А имя – это ничего, у нас еще не так людей называют.

– Откуда ж я возьму другую одежду? Какая, как говорится, есть. Какая снится. Одному богатство снится, и он у себя во сне как сыр в масле катается, а другой едва наготу прикрывает.

– У нас все равны, – сказал Миша.

– Все видят один сон? Но это тоже нехорошо, если все в один сон набьются. Люди должны видеть разное, иначе сон – это не сон. Как-то я, помню, из одного сна проснулся в другой. Смотрю: на площади людей видимо-невидимо. Но шума никакого: все молчат. Потом один вылез на трибуну и начинает говорить, что, мол, они снятся какому-то дураку, нехорошему человеку, что этого человека надо гнать… Я, конечно, постарался затеряться в толпе, чтоб меня не заметили. Но тут оратора стали тащить с трибуны, стали кричать, что он ошибается и что к нему нужно применить строгие меры. Что после того, как они столько лет молчали, им слушать такое прямо-таки

не к лицу, а оратор этот пусть лучше где-нибудь пересидит, пока они привыкнут высказывать свое мнение. Тогда другой вылез на трибуну трибуну и стал говорить, что дело совсем не в том, кому они снятся, а в том, что они просто не умеют сниться. Не умеют и не хотят. Привыкли сниться лишь бы как, спустя рукава, через пень-колоду, вместо того, чтоб сниться не смыкая глаз, не покладая рук и так далее. Тут на него зашикали, стали тащить с трибуны, говорить, что его мнение ошибочное и что пусть он пока где-нибудь пересидит, Ну, я не выдержал, вышел на трибуну, но стал так, чтоб никто не заметил, что они снятся мне. И говорю: «Как же так? Вы столько лет молчали, что вокруг уже стали сомневаться, умеете ли вы вообще разговаривать, а теперь, когда кто-то высказал мнение… пусть даже ошибочное… Ведь вы же сами себя пугаете, так вы опять навсегда замолчите!» Тут они стали кричать, что мое мнение тоже ошибочное, и я поспешил затеряться в толпе. Ну скажи, Миша: можно спокойно спать, когда тебе такие снятся?

Сократ внезапно замолчал, заметив, что на них несется большая серая туча. Она стремительно приближалась, пожирая все небесные и земные цвета. Это навело Сократа на мысль, что самое страшное – это серость. Она не терпит ничего яркого, все яркое норовит сожрать, потому что на фоне яркого особенно неприглядно выглядит серость.

– Однажды, помню, мне снился Моцарт, великий человек. И что ты думаешь? Его съели… Нет, не съели. – Сократ задумался. – Вроде съели?… Или не съели?… Сальери! Вот! Сальери, представляешь? И нет Моцарта!

Туча приближалась, и теперь уже можно было ее рассмотреть.

– Это не туча, – сказал Миша Коркин. – Это татаро-монголы идут на Древнюю Русь. – Хорошо, что он исправил двойку по истории. – Ну, так как: примем бой или пропустим их и ударим с тыла?

– Какой бой? С какого тыла? Сейчас я возьму тебя за руку и ка-ак проснусь! И тогда – не завидую я этим татаро-монголам.

– С тыла бы ударить, – вздохнул Миша. – Только нечем. Надо было у фашистов прихватить пулемет, мы бы спасли Древнюю Русь от татаро-монгольского нашествия.

– А мы и так спасем, – ободряюще улыбнулся Сократ, – Ты только держись за меня крепче.

Их хорошенько тряхнуло на стыке двух снов, и опять они на опушке леса. Только другого. И город перед ними. Только другой. И туча – только с другой стороны – несется на город.

– Сколько всюду пыли, – сказал Сократ. – Нет нигде спасенья от серости.

– Далась вам эта серость!

– А что ты думаешь? Она же отовсюду наступает на человека! И разве только на человека? Надвинется туча – и сразу серым становится день, закроет посредственность белый свет – и сразу мир поглупеет.

– Это вандалы, – сказал Миша. – Это они несутся на Древний Рим, Сейчас от него останутся только развалины.

– Ну что ты скажешь? Не дают человеку поспать. Такое делают в этих снах, почище, чем в действительности.

– Был бы у нас пулемет, мы бы им показали. С этими вандалами без пулемета нельзя.

– Интересно ты рассуждаешь! Туда пулемет, сюда пулемет… Всех сначала перекосить, а потом жить в мире и согласии?

– Я же не всех, я только вандалов…

– А он разбирается? Он же глупый, он сам не знает, куда палит. Поверни его туда – он туда палит, поверни сюда – он сюда… Нет, брат Миша, с ними нужно не так. С ними нужно по-моему; раз – и…