Райский остров
Шрифт:
И добился своего. Ни одна живая душа в «Воротах прокаженного» ни на секунду не забывала, что есть такой Генри Джеймс Уайатт.
Он был американцем, выходцем из питсбургских трущоб. Он вечно всем причинял беспокойство, но был из тех, кто выживал во всех экстремальных ситуациях. Он быстро всему учился, иначе бы он просто погиб. Жизнь никогда не выкидывала ему тузов, только двойки.
Но зато тузы всегда были у него в рукаве, и он всегда знал, когда их пускать в ход, когда лгать, когда обманывать, когда улепетывать во весь дух.
Уроки доставались ему очень тяжело, и он рано понял, что жизнь по десяти заповедям не для него. Никакой другой щеки. Никакой чуши вроде «поступай с другими так...». Он старался опередить других.
В «Ворота прокаженного» он попал случайно,
Все эти четыре года они пытались добиться своего. И до сих пор им не удалось подчинить его волю.
Он стоял под солнцем уже ровно два дня, его руки и ноги были привязаны к двум столбам, вкопанным в землю. Волосы на голове слиплись от пота в невероятный колтун, и серебряные пряди седины теперь были лучше видны. У Хэнка были иссиня-черные волосы, но сейчас цвет их потускнел, как у износившейся плетки-семихвостки.
Уголки глаз были в преждевременных морщинах, этих естественных шрамах прожитых лет, – каждый трудный год из его сорока оставил свою отметину.
У Хэнка Уайатта были полные решимости, твердые глаза. Они были серого цвета, цвета угля и металла. Эти глаза, как стальная стена, только отражали падающий свет, никак не показывая работу мысли, но Хэнк думал, и думал напряженно, ибо ему надо было выжить, выстоять.
Кожа его темно-коричневого цвета была прокалена жгучим солнцем настолько, что новички не выдержали бы на такой жаре и часа. У него был безжалостно квадратный, упрямый подбородок, покрытый неровной щетиной. Хэнк пытался бриться заточенным куском металла, который он подобрал в каком-то углу. Он был высок ростом, очень крепок, но строен. Его могучие, как у атлета, руки с годами стали еще крепче от постоянной работы кувалдой в карьере. Длинные ноги также были очень мускулистыми. Тяжесть цепей или закаляет людей, или ломает их. Как раз сейчас его ноги и руки так затекли и онемели, как никогда. Он их почти не чувствовал. Однако ум его был ясен.
С отчаянием обреченного Хэнк следил за окружающим из-под полуприкрытых век, не ослабляя внимания ни на минуту. Дыхание было прерывистым, неровным: Хэнк хотел обмануть сторожей и показать, что он близок к своему последнему часу. Рой гудящих насекомых кружился над местом, где томился Хэнк. Вдруг до его ушей донеслись крики какого-то истязаемого узника. Хэнк поклялся про себя, что из его горла не вырвется ни одного стона. Он стоял и слушал постоянное звяканье цепей и ножных кандалов, монотонные удары бесчисленных молотов в карьере. Одно это могло свести любого с ума. Откуда-то издалека доносился и другой шум – дразнящий зов моря да изредка резкие крики кружащихся чаек.
Все эти звуки шли как будто из другого мира, тревожили и не давали впасть в забытье. Его и раньше наказывали у столба. Но на этот раз он перешел все границы, и его будут держать здесь до самого конца. Он, Хэнк, прекрасно это понимал и был готов на все. Он приглядывался и прислушивался, ничто не ускользало от его внимания. Черт возьми, если бы это было нужно, чтобы выжить, Хэнк услышал бы, как он потеет.
Еще два дня они сомневались, жив он или умер. Наконец, когда обрезали веревку, Хэнк упал, и его оттащили в центр площадки и бросили там. С его губ не сорвалось ни одного звука. Он лежал абсолютно недвижим. Его долго поливали водой, ведрами пресной воды. Ни один узник, который был привязан к столбу, не мог удержаться, чтобы хотя бы не облизнуть губы после такой тяжелой жажды. Только мертвые не отзывались. И Хэнк.
– Он умер.
Воцарилось молчание, которое можно сравнить только с безмолвием, которое предшествует вынесению приговора.
– Дай ему как следует, чтобы удостовериться.
Хэнк услышал шаги. Чьи-то ноги в сапогах остановились около его головы, и он приготовился к удару.
– Не туда, – раздалась команда. – Сюда!
Ублюдок ударил его ногой в промежность.
Хэнк
– Молитесь за меня, святой отец. – Хэнк поднял книгу и подал ее священнику. – Мне понадобится и ваше участие, и Господа.
Его преподобие моргнул, затем с удивлением стал разглядывать ожившего узника. Хэнк ухмыльнулся. Священник потянулся за молитвенником и в этот момент получил удар по голове.
Глава 2
Порт Элен, северная часть острова Дольфин
Два дня спустя
Хэнк пробирался сквозь толпу людей, колышущуюся на оживленной улице, которая отделяла город от порта. Широкополую черную шляпу, взятую у священника, он надвинул на самые глаза, которые своим блеском могли выдать его, а руки засунул в карманы сутаны.
Слева стояли похожие на ряд странных цветных зубьев ярко раскрашенные дома с большими террасами. Далее следовало серое мрачное здание таможни. Ряд кокосовых пальм тянулся до самой западной оконечности гавани. Вдоль улицы стояли лотки продавцов фруктов, ломившиеся от папайи, бананов, манго, плодов хлебного дерева и других даров тропиков. В толпе было множество местных жительниц, деловито покупавших корзинами фрукты у уличных разносчиков, которые торговали всем, начиная с еды и мачете и кончая пестрыми тканями и бамбуком. Проталкиваясь сквозь толпу, Хэнк умудрился украсть три банана и губную гармошку. Стоящие в ряд ящики на деревянных поддонах, бочонки, бочки, тюки с коноплей напоминали узников во время переклички. Сразу за ними были штабеля готового к отправке леса, а также три вагона камня из карьера, где работали заключенные. Хэнк некоторое время задумчиво смотрел на них: перед его мысленным взором пронеслись последние четыре года его жизни. Затем он глубоко вдохнул свежий воздух и пошел дальше.
Здесь же на улице маленький оркестрик играл простые местные мелодии, музыканты азартно били в высокие гулкие барабаны, отбивая ритм.
Мальчишки и девчонки с огромными плетеными корзинами за спиной продавали сладкий сахарный тростник и ракушки. К причалу подходило маленькое суденышко, рыбаки которого весело сообщали о том, какой у них богатый улов тунца. В толпе показались монахини в высоких головных уборах и священники – их широкополые черные шляпы были заметны издалека. Эти последние благословляли улов рыбы, всяческую снедь, коз, ослов, даже кошек и собак, маленьких детей. Рядом с таможней прогуливались местные плантаторы, одетые в белоснежные костюмы, и богатые негоцианты в темном твиде или серой фланели. Хэнку чудилось, что карманы их слишком отягощены солидными кошельками, для которых, как и для розовых манго, подошло время жатвы.