Раз год в Скиролавках

Ненацкий Збигнев

И случилось что-то странное. Пока Антек сидел в следственном изоляторе, никто не хотел давать показания капитану Шледзику, каинового пятна на Антеке не замечали, а только его приятную внешность, вежливость и обходительность. С арестом Пасемки мир, казалось людям, перевернулся вверх ногами, потому что неизвестно было, что надо называть добром, а что – злом. Но со временем мир снова твердо встал ногами на землю – и сразу же людям бросилось в глаза, что Антек иначе смотрит на женщин и девушек, чем другие мужчины, что у него кривая улыбочка и слюна собирается

в уголках рта. Каиново пятно на нем все уже замечали.

Шчепан Жарын двинулся в путь и, размышляя о разбитом жбане с борщом, уселся перед столом капитана Шледзика.

– Я хотел бы дать показания для протокола, что в ту ночь, когда убили маленькую Ханечку, я видел Антека Пасемко в нашей деревне. Он медленно проезжал на грузовике. Было девять часов вечера, а может быть, несколько минут десятого.

– Как же так? – удивился капитан Шледзик. – Я ведь раз десять, даже двадцать раз спрашивал всех и каждого в отдельности, не видел ли кто-нибудь из вас в ту ночь Антека в деревне, но каждый утверждал, что не видел. Как же так: видели вы, Жарын, или не видели?

– Видеть-то я видел, – сказал Жарын. – Но говорить об этом мне было как-то неудобно. Я думал: зачем говорить, если милиция и так свое знает. Докажут его вину и повесят его, зачем мне такое дело брать на свою совесть. Посадили его, я думал, не без причины. И по той же причине его повесят. Зачем мне там вмешиваться в чужие дела. А вы его выпустили, это очень плохо, потому что он теперь снова будет убивать, а у меня три дочери.

– Доказательств вины не хватило, пане Жарын, – вежливо объяснил ему капитан Шледзик. – Ваших показаний не хватило, свидетелей у нас не было. Не было за что зацепиться, а он ото всего отперся.

– Сейчас у вас есть свидетель, – заявил Жарын. – Значит, арестуйте его снова, и пусть в деревне будет все спокойно.

– Сейчас? – ядовито рассмеялся капитан Шледзик. – А что же это за свидетель, который один раз все отрицает, а в другой раз все подтверждает? Какой суд вам теперь поверит? Впрочем, расскажите мне подробно, на какой машине ехал Антек Пасемко, и откуда вы знаете, что это именно он ехал, а не кто-нибудь другой?

– Машина была большая, черная. Антека я ведь знаю с детства.

– В девять вечера уже темно. Как же вы могли узнать Антека в кабине?

– Он очень медленно ехал. Похоже было, что он хотел остановиться у магазина и пива выпить. Магазин, однако, был закрыт, и он дальше поехал. Перед магазином горит лампочка.

– А Ханечку вы тоже видели?

– Видел. Немного раньше. Она шла по дороге домой, он должен был с ней повстречаться и забрать с собой в лес.

– Красиво это у вас складывается, пане Жарын, – грустно кивал головой капитан Шледзик. – Таких показаний нам не хватало, когда сидел у нас в следственном изоляторе Антек Пасемко. Мы бы устроили вам очную ставку. Он бы сказал: я не ехал тем вечером по деревне, а вы бы ему сказали: ехал, затормозил возле магазина, я тебя видел в кабинке.

– Так бы я и сказал, – согласился Шчепан Жарын.

– Но вы этого не сделали, – беспомощно развел руками

Шледзик. – И сейчас вы сами, пане Жарын, присматривайте за своими дочками, чтобы с кем-то из них беда не приключилась. Показания ваши останутся у нас, но пригодятся ли когда-нибудь – об этом мне трудно сейчас сказать. Прокурор не даст мне снова санкцию на арест только оттого, что к вам, со страху за своих дочерей, вдруг вернулась память. И еще вам скажу, что, если с какой-нибудь девушкой снова случится что-то плохое, – это будет на вашей совести, а не на моей.

Двумя днями позже перед Шледзиком сидела пузатая Ярошова.

– Вы видели Антека Пасемко, как он медленно ехал по деревне в ночь, когда убили маленькую Ханечку, – сказал за нее капитан.

Удивилась Ярошова.

– Ничего такого я не скажу. Но в ту ночь, когда ее убили, около девяти вечера я шла мимо дома Пасемко. Двери у них на минуту открылись, и я увидела в освещенных дверях, как Антек подает матери тючок с грязным бельем. Она у него это белье приняла, двери закрылись, Антек исчез в темноте. Всегда он матери привозил грязное белье в стирку. Машину его я не видела, хоть она должна была быть где-то поблизости.

– Я спрашивал у вас не раз и не два, видели ли вы его той ночью. И все время слышал одно и то же: я сидела дома, как я могла его видеть. Сейчас вы прозрели, пани Ярошова?

– Я не хотела быть свидетелем, – объяснила она, складывая поудобней руки на выпуклом животе. – Симпатичный и вежливый это был парень. Не хотела ему повредить.

– А сейчас, пани Ярошова? Как сейчас?

– Сейчас он – настоящий разбойник. Ходит по лесу с тесаком и топором, молодняк в лесу прочищает. А как посмотрит на человека, то страх пробирает до костей.

– И вы хотите сказать это суду, пани Ярошова? Что вы можете лгать в зависимости от того, показался ли кто-то вам симпатичным и милым или выглядит разбойником?

Тяжело вздохнула Люцина Ярош:

– Я, может быть, не красавица, – сказала она, засовывая себе палец в рот и проверяя, сколько у нее еще зубов спереди осталось. – Но привлекательной меня считают, и мужчинам нравлюсь. Антек Пасемко встретил меня вчера на дороге и так как-то на мой живот посмотрел, на мои ноги, на всю, и такой какой-то огонек у него в глазах загорелся, что я так и подумала: кольнет меня тесаком. Давно он уже девушек не убивал, тоскует, видимо, от этого.

– Он этого не сделает ни днем, ни на глазах у людей, – успокаивающе заверил ее Шледзик.

– Это правда, – согласилась с ним Ярошова. – Но привлекательная женщина должна иногда впотьмах пойти туда-сюда, хоть бы и в молодняки в лес. А если он притаился в тех молодняках?

– Не ходите ночью в молодняки.

– Одному можно отказать, пане капитан. Но что сделать, если многие об этом просят? У мужчин, пане капитан, тоже есть своя гордость. Раз можно отказать, но второй раз он обидится и больше не попросит. То ли я одна в деревне иногда в молодняки схожу или за сарай выскочу? Все боятся. Убогая жизнь у женщины в деревне, а теперь стала еще хуже.