Разбег. Повесть об Осипе Пятницком
Шрифт:
— Как? — с преувеличенной театральностью всплеснула руками фрау Глосс. — Вы покидаете нас?
— Да, да, — со вздохом подтвердил Осип. — Я хочу поспеть на завтрашний пароход. А ведь еще до Гамбурга надо добраться.
— О! — медоточиво улыбалась хозяйка. — Поверьте, мне очень жаль расставаться с таким милым постояльцем!.. А что в полиции? — спросила она вдруг. — Все разъяснилось?
— Я ведь не был там, зачем? — легко и беззаботно сказал Осип.
— Как же так! — с недоумением (нет, скорее все-таки с возмущением) воскликнула фрау Глосс.
Осип счел за благо сделать вид, будто ничего не заметил, и с прежней беззаботностью объяснил:
— Я решил — какое это теперь имеет значение? С ними ведь только свяжись — столько времени отнимут!
— Вы так полагаете? —
Необходимо было поскорей покончить с этой нежелательной для него темой; Осип сказал:
— Так ли, иначе ли, но вы же видите, фрау Глосс, у меня нет другого выхода. Меня ждут дела, и я не могу тратить время на пустяки! — Демонстративно взглянул на часы: — Мне пора. Разрешите пожелать вам всяческого благополучия!
Фрау Глосс словно подменили. Куда подевались слащавые ее улыбки, приторно льстивые слова! Мегера мегерой; даже кивком не удостоила… Было ясно, что она не верит ему, зря только старался. Ни в этот скоропалительный отъезд его не верит, ни во что другое. Поди, за фальшивомонетчика какого принимает. Ну да бог с ней. Ему было уже безразлично, что и как она думает о нем…
Осип отправился в свой подвал при экспедиции «Форвертса» — для начала.
С этой минуты герр Дулитл перестал существовать.
Слухи о съезде поначалу были далекие, мало внятные. Кто-то (и почему-то не из Брюсселя, где проходил съезд, а из Лондона) кому-то (притом не сюда в Берлин, а в Женеву) написал: на съезде дело до того, мол, дошло, что искровцы пошли войной на искровцев.
Чепуха, конечно, несусветная чепуха. Осип ни на минуту не сомневался — такие сведения может распространять лишь человек, очень мало разбирающийся в истинном положении вещей.
Что на съезде предстоит нешуточная борьба — простите, но это и младенцу должно быть ясно! Весь вопрос в том — кого и с кем. Можно ожидать, что выйдут капитальные разногласия с не имеющими никаких корней в России издателями жалкой газетенки «Рабочее дело», которые неприкрыто противопоставляют себя «Искре»; можно, хотя и с меньшим вероятием, предположить, что бундовцы примутся отстаивать свою узко-националистическую автономию в партии; можно, наконец, допустить, что взбунтуются вдруг представители еще каких-нибудь группировок. Но чтобы (как это там, в письме?) «искровцы пошли войной на искровцев» — нет, увольте, я отказываюсь, решительно отказываюсь поверить в это…
Тем не менее — вопреки всему, самой очевидности вопреки — слухи оказались правдой.
Возвращались из Лондона делегаты. Да, из Лондона, тут автор давешнего письма тоже оказался прав. Начав свою работу в Брюсселе, съезд вынужден был перекочевать в английскую столицу — очень уж нагло стала проявлять себя бельгийская полиция (явно по наущению русской охранки).
Возвращались делегаты — почти все те, кого недавно Осип принимал на границе, сопровождал до Берлина, а затем отправлял дальше, в Брюссель. Теперь вот им предстоял обратный путь, в Россию. Что раньше всего бросилось Осипу в глаза — каждый из них не просто давал свою, с определенных позиций, оценку происходившего на съезде, а вел отчаянную агитацию за то или другое направление. Столько уж Осип понаслышался всякого и разного о главных моментах в работе съезда, что, кажется, сам присутствовал на его заседаниях. Но нет, то было обманчивое ощущение. Будь он и впрямь участником съезда, тогда, в соответствии со своими понятиями, уж наверное тоже имел бы свою точку зрения. Теперь же приходилось выбирать между тем, что говорят одни, и тем, что говорят другие.
Было трудно: каждый тянул в свою сторону. Послушать этих — вроде они правы, тех — тоже правы и они. Осип понимал: ему было бы куда легче сделать свой выбор, не знай он лично таких представителей меньшинства, как Мартов, Засулич, Потресов, особенно Блюменфельд, не прикипи он к ним всею душой. Было непонятно, даже и обидно, что Засулич, Потресов и, пусть незнакомый Осипу, но имеющий заслуги в революционном движении, Аксельрод, что эти люди оказались за бортом нового состава
Чувства, однако ж, чувствами, но негоже и о принципах забывать. Именно принципы, в том числе организационные, определяют, чего стоит партия, на что она способна. Все больше и больше Осип понимал: нет, не пустяки разделили съезд на два противоборствующих течения. Различия в формулировках первого пункта устава партия были отнюдь не безобидны. Мартов предлагал членом партии считать всякого, кто принимает ее программу и оказывает ей содействие под руководством одной из ее организаций. Ленин же настаивал на том, что одного содействия недостаточно, необходимо еще личное участие в работе организации. Словесно отличие это не столь и велико: «содействие», «участие» — понятия почти одного ряда; так стоит ли копья ломать? Стоит, еще как стоит! Признать членами партии лиц, не входящих ни в какую партийную организацию (а такова ведь подлинная суть формулировки Мартова), — это значит отказаться от контроля партии. Ссылка же Мартова и его сторонников на то, что наша партия должна стремиться стать партией масс и как можно больше расширить свои пределы, эта эффектная фраза означает лишь одно: распахнуть двери в партию всякого рода оппортунистам…
Вникая в ход обсуждения на съезде этого вопроса, Осип в особенности интересовался тем, кто из делегатов за какую формулировку голосовал. Любопытная при этом выявилась картина. Против предложенной Мартовым формулировки, как он и ожидал, решительно выступило большинство практических работников — кто-кто, а они-то знали, каковы реальные условия для революционной деятельности в России. Тем удивительнее было, что и среди практиков нашлись товарищи, которые все же пошли за Мартовым. В чем тут дело? Быть может, есть нюансы, которые Осип упустил в своих рассуждениях?
Был долгий и неожиданно трудный, какой-то нервозный разговор с Ноем Жордания. Опытный работник, один из руководителей кавказских социал-демократов, даже, кажется, редактор тамошней газеты, — крайне любопытно было выяснить его позицию. Дней двадцать назад Осип встретил грузинского товарища на границе, затем, в Берлине уже, посадил его на поезд, отправлявшийся в Брюссель. Жордания был делегатом съезда, но много времени потерял в России, спасаясь от слежки, и вот ехал на съезд с недельным опозданием. Был он много старше Осипа, но держался с юношеской живостью и непосредственностью. Осипу запомнилось: Жордания пылко и восторженно говорил о единстве в партии, которое, он был уверен, наступит после Второго съезда; подробно и с искренним интересом выспрашивал у Осипа, какие пути-дороги привели его в революционное движение, заключив разговор восклицанием, что именно в таком вот постоянном притоке свежей, молодой крови залог вечной молодости и неувядаемости партии (несколько, признаться, и смутил этой последней тирадой Осипа, вполне осознававшего свое, достаточно скромное, место в этом мире).
И вот вторая теперь встреча — после съезда уже. Жордания торопился в Россию, даже и на сутки не пожелал остаться в Берлине, и Осип — благо было у него наготове «окно» на границе — без задержки отправился с ним в Нейштадт. Ехали в двухместном купе первого класса, так что не приходилось опасаться чужих ушей, и вот здесь-то, едва поезд вынырнул из-под застекленной крыши берлинского вокзала, Осип, уже знавший о расколе, произошедшем на съезде, спросил у Жордания, за какую формулировку первого пункта устава отдал тот свой голос… вернее, имел неосторожность спросить, потому как на этот совершенно естественный вопрос последовала, вместо ответа по существу, форменная отповедь. Прежде всего Жордания с необъяснимым раздражением и обидой заявил, что, будучи делегатом с совещательным голосом, не имел возможности принять участие в голосовании. Тут же поспешил прибавить, что если бы ему было предоставлено такое право, то он отдал бы, не задумываясь, свой голос за предложение Мартова.