Разбитая Гитара. Книга 2
Шрифт:
Ее темно-карие, почти что черные глаза словно бы брызгали горячим мазутом, в котором плясали маленькие бесенята. Вот вроде бы еще минуту назад такая сдержанная и спокойная, сейчас она представляла собой оголенный провод, сгусток энергии, фейерверк эмоций отражался на ее лице, и, казалось, она не слышала никого вокруг.
– Собираетесь ли вы вернуться в Россию? – голос Подольского вернул ее на грешную землю.
– Теперь, когда прошло столько времени, меня ничего с ней особо не связывает, поэтому, скорее всего, этот этап моей жизни завершен. Наш офис
– Но вы же не продали дом? А значит, в глубине души вы все-таки надеетесь вернуться. – Предположил ее собеседник.
Амира оставила этот вопрос без ответа. Подольского многое в ней удивляло и заставляло задуматься. Во-первых, то, что она постоянно отвечала уклончиво или вовсе предпочитала не отвечать ничего. Во-вторых, то, что она очень редко смеялась и даже улыбалась.
И, наконец, что несмотря на то, что стол в их доме буквально ломился от разнообразия самых дорогих закусок и напитков, а уж Подольский-то знал в этом толк, ни Амира, ни Люк не притронулись практически ни к чему.
Алкоголя они не выпили ни рюмки. Амира только слегка покрутила свой бокал красного вина и поставила его обратно. Непонятно было вообще, как эти люди развлекались.
Тем не менее, не в привычках Подольского было отступать, и через некоторое время он, слегка подогретый почти целой бутылкой «Шато Петрюс» 1988 года, вновь начал расспрашивать Амиру о ее планах.
– Завтра мы с Люком вылетаем в Боснию, – сказала Амира. – Если хотите, вы можете поехать с нами, и тогда сами все увидите.
Сказано – сделано. На следующее утро в аэропорту их ждал самолет. Настроение у всех было боевым.
Амира что-то обсуждала с Подольским и, казалось, была полностью поглощена беседой. Ей было интересно с ним. Этот человек сделал себя сам, а таких людей Амира если уж не любила, то до безграничности уважала.
Свое состояние Подольский сколотил в годы перестройки. Само по себе слово «перестройка» вызывало у Амиры живой интерес. Она прожила в России пять лет, ее прадед был русским, у нее когда-то был российский паспорт, и она считала, что со спокойной совестью может называть русской и себя.
Но перестройка была для нее чем-то из области terra incognita, дразнящим и загадочным. В то время она была еще слишком молода, чтобы интересоваться политикой и экономикой других стран, а теперь все, что так или иначе было связано с неизведанным, манило ее, словно магнит.
Подольский, как и многие в то время, брался за любую работу: разгружал вагоны, мотался челноком в Китай и Польшу, стоял на рынке, торгуя модными тряпками, да чего он только ни делал, пока в один прекрасный день не вложил купленные почти за бесценок ваучеры в один загнивающий завод в Подмосковье. На заводе половина мощностей простаивали, персонал уже несколько лет получал зарплату продукцией, и все пришло в полнейший упадок.
И именно он, Подольский, поднял полумертвое предприятие с колен, превратив его в преуспевающий бизнес, именно он. Потом он стал приобретать объекты
Амира слушала его с неподдельным восхищением. В обществе своего компаньона она чувствовала себя довольно особенно. Размер их капиталов был примерно одинаковым, но рядом с Подольским она чувствовала себя дошкольницей.
В отличие от удачливого русского бизнесмена, вынужденного в детстве и юности считать каждую копейку, она родилась в роскоши, которая была для нее естественной. Все эти частные самолеты, приемы, коллекционные вина и одежда от лучших портных, которые в кругу Подольского считались атрибутами успеха и достижений, были для нее самим собой разумеющимся.
По законам Кастании она также была наследницей части имущества семьи Оливера. Значительную часть этого состояния унаследует Эстебан, которому рано или поздно придется взять бразды правления страной на себя, когда это не сможет делать Массимо Оливера, ведь Анхель был единственным сыном князя, и после гибели молодого наследника все его права и обязанности переходили к внуку.
Каждый раз, когда Амира думала об этом, ее мысли становились печальными. Она знала, что никогда не вернется жить в Кастанию. Это было просто выше ее сил. Каждая кочка на дороге, каждый вздох на этой земле напоминал ей об Анхеле, и это было невыносимо больно, больно даже сейчас.
Однако ее сын, являясь полноправным наследником, должен будет однажды туда переехать, и они расстанутся. Ей становилось грустно от этой мысли. Но таковы были правила. С того момента, как тебе повезло стать членом королевской семьи, на тебя возлагается огромная ответственность, и себе ты принадлежишь лишь отчасти.
Поэтому ей как-то придется смириться с тем, что она родила Эстебана не для того, чтобы он принадлежал ей, и даже не для того, чтобы он прожил свою жизнь, как хотел. Она родила его для того, чтобы он исполнил свой долг перед страной, в память о своем отце.
Конечно, у Эстебана всегда оставалось право отречения. Тогда он будет жить во Франции или любом месте, котором пожелает, да хоть в России. Престол в этом случае перейдет к каким-то дальним родственникам Массимо Оливера.
Но Амира знала, что никогда в жизни не попросит Эстебана о такой жертве. В отличие от нее Эстебан не знал жизни при дворе. Пять лет он прожил в самом обычном доме в России и дружил с самыми обычными детьми.
И хотя ее сын был не менее интеллигентен и образован, чем она сама, ее сердце знало, что придворная жизнь Эстебану чужда, а значит, для того, чтобы исполнить свой долг, ему придется наступать на себя.
И это тоже ее отчасти угнетало. Но сейчас думать об этом не хотелось. Эстебану было всего тринадцать лет, а здоровье и работоспособность князя не вызывали опасений. Это значит, у нее в запасе есть еще, минимум, лет восемь, которые они могут потратить на то, чтобы радоваться жизни. А когда придет время решать, тогда и они и посмотрят.