Разбитое окно
Шрифт:
Стивен Шрейдер, менеджер отдела ремонта и технического обслуживания, дневная смена.
Фарук Мамеда, менеджер отдела ремонта и технического обслуживания, ночная смена.
Пуласки встал и выглянул в коридор. Там уборщик – крепко сбитый мужчина – опрокидывал в мешок корзины для бумаг. Пуласки видел его сегодня утром, и занимался тот тем же. Похоже, Стерлинг опасался, что переполненные мусором корзины создадут плохой имидж его компании. Уборщик равнодушно покосился на полицейскую форму и продолжил размеренно выполнять свою работу. Пуласки
Первым в переговорную комнату зашел Фарук Мамеда, молодой человек ближневосточного типа, по определению Пуласки. Очень красивое серьезное и спокойное лицо. Он уверенно выдержал изучающий взгляд полицейского. Фарук Мамеда рассказал, что раньше работал на маленькой фирме, приобретенной «ССД» пять или шесть лет назад. По своей нынешней должности контролировал работу технического персонала компании. Его устраивала ночная смена, поскольку он не имел ни семьи, ни родственников.
К удивлению Пуласки, Мамеда говорил без малейшего акцента. На вопрос, известно ли ему о проведении полицейского расследования, тот ответил, что да, но только о самом факте, без деталей. Это, наверное, было правдой, ведь он работал по ночам и явился на службу только сейчас. Эндрю Стерлинг связался с ним по телефону и велел ответить на вопросы полиции в связи с совершенным преступлением.
Он озабоченно сдвинул брови, услышав от Пуласки, что за последнее время убито несколько человек.
– Как мы подозреваем, при планировании преступлений использовалась информация «ССД».
– Какая информация?
– О местонахождении жертв, о купленных ими вещах.
Следующий вопрос Мамеды оказался для молодого полицейского неожиданным:
– А вы всех сотрудников допрашиваете?
Что можно говорить, а что нет? Это для Пуласки всегда было загадкой. Амелия, инструктируя своего младшего коллегу, не раз повторяла: чтобы разговорить допрашиваемого, полезно время от времени подливать масла на шестеренки беседы, но знать меру. Ему казалось, что после травмы головы он стал хуже соображать, и чувствовал себя неуверенно на допросах свидетелей и подозреваемых.
– Нет, не всех.
– Значит, только тех, кто, на ваш взгляд, заведомо подозрителен. И кого вы уже заранее готовы обвинить. – Голос Мамеды зазвучал вызывающе, черты лица обострились. – Ну да, конечно. Такое у нас то и дело происходит.
– Разыскивается человек, мужчина, имеющий полный доступ к innerCirle и Watchtower. Мы беседуем со всеми, кто соответствует этому описанию.
Пуласки понимал причину озабоченности Мамеды.
– Ваша национальность тут ни при чем.
Однако попытка успокоить его не удалась. Мамеда со злостью выпалил:
– Я по национальности американец! Я так же, как и вы, гражданин США. То есть я предполагаю, что вы гражданин. Но может быть, и нет. В этой стране вообще очень немногие являются настоящими коренными жителями.
– Простите, если я вас обидел.
Мамеда пожал плечами:
–
Мамеда запнулся; его взгляд устремился куда-то мимо и выше Пуласки, как будто там кто-то стоял. Полицейский покосился назад через плечо, но никого не увидел. Мамеда продолжил:
– Эндрю велел отвечать на все ваши вопросы. Я готов. Пожалуйста, спрашивайте, что вас интересует. У меня сегодня много работы.
– Скажите, эти досье… хранилища, кажется? Так они у вас называются?
– Да, хранилища.
– Вы когда-нибудь делали копии этих досье?
– Зачем? Чтобы получить нагоняй от Эндрю?
Любопытно. Гнев Эндрю Стерлинга – главный сдерживающий фактор. Не полиция, не уголовная ответственность.
– Значит, вы не делали копий досье?
– Никогда. Если в программе вирус, или в редакторе сбой, или интерфейс барахлит, я могу увидеть часть статей или заголовки, но не больше. Этого достаточно, чтобы понять суть проблемы и дописать код или уничтожить вирус.
– А не мог ли кто-нибудь разведать ваши пароли и проникнуть в базу данных? Ну, и скачать досье?
Мамеда подумал.
– Нет, мои пароли никто не мог узнать. Я не храню их в письменном виде.
– Вы часто заходите в помещения ячеек данных и Центра приема информации? Или, может, в одни заходите, в другие нет?
– Да, конечно. Без этого я не смог бы выполнить свою задачу – обеспечить бесперебойный поток информации.
– Не могли бы вы сказать, где были в воскресенье между двенадцатью и четырьмя часами дня?
– А! – Понимающий кивок. – Так вот, значит, к чему все шло. Был ли я на месте преступления.
Пуласки с трудом выдерживал злой взгляд черных глаз собеседника.
Мамеда оперся обеими ладонями на стол, будто хотел встать в негодовании и броситься вон, хлопнув за собой дверью. Однако остался на месте и только сказал:
– Утром я позавтракал с друзьями… – После некоторого замешательства добавил: – Они мусульмане – вам, наверное, надо это знать.
– Я…
– А потом весь день я провел в одиночестве. В кино сходил…
– А в кино тоже в одиночестве?
– Я, как правило, хожу в кино один. Чтобы не отвлекаться. Это был фильм Джафара Панахи, иранского режиссера. Вы когда-нибудь смотрели… – Мамеда стиснул челюсти. – Ладно, проехали.
– У вас сохранился билет в кинотеатр?
– Нет… А после я ходил по магазинам. Домой вернулся часов в шесть, кажется. Позвонил на работу узнать, все ли в порядке. «Коробки» работали нормально. Потом я поужинал с приятелем.
– Днем вы оплачивали покупки своей кредитной карточкой?
Мамеда ощетинился.
– Я просто ходил по магазинам. Разглядывал витрины. Купил только кофе и сандвич. Заплатил наличными. – Он наклонился вперед и яростно прошептал: – Сомневаюсь, что вы задаете эти вопросы всем остальным. И знаю, что вы думаете о нас. Думаете, мы обращаемся с женщинами как с домашними животными. Вам не понять, что мне дико слышать в свой адрес ваши обвинения в изнасиловании. Это варварство! Вы меня оскорбляете!