Разбитое сердце богини

Вербинина Валерия

Следуя совету Калиновского, Владислав принял на похоронах чрезвычайные меры охраны. Все, что можно оцепить, было оцеплено. За каждым забором, на каждом дереве и каждой крыше сидело по снайперу. Позже, уже после похорон, поговаривали, что на кладбище охранники в своем самопожертвовании дошли до того, что даже зарылись в землю под видом покойников, но это, конечно же, было шуткой.

Такие экстраординарные меры были приняты не только потому, что Калиновский, Охотник и оставшиеся в живых Шарлаховы опасались очередного убийства со стороны невидимого, но всемогущего Ангела. Дело в том, что с Кипра на похороны близкого друга прилетел сам банкир

Гнедич, фигура во многих отношениях легендарная, но все-таки имеющая больше врагов, нежели друзей. Гнедич был колосс, титан, столп финансового мира. Ни один брокер, даже самый паршивый, в каком-нибудь захолустном Гадюкине, не смел и чихнуть без его разрешения. Но люди не любят столпы, и титаны им тоже не по нутру. Если бы с головы Гнедича (впрочем, совершенно лысой) упал хоть один волос, в винных магазинах непременно выстроилась бы очередь желающих немедленно отметить это событие. Потому что Гнедича ненавидели – за его богатство, за его власть и могущество, но более всего за то, что он был удачлив и неизменно выходил сухим из воды из любых переделок. Несколько раз его пытались убить, стреляли в него, взрывали его автомобиль, но похоже, что этот человек был заговорен. Пули не достигали до цели, автомобили взлетали на воздух именно в тот момент, когда ему вдруг взбредало в голову выйти из машины, чтобы самолично купить газету в каком-нибудь киоске, продавщица которого ему приглянулась. Поговаривали даже, что все эти покушения организовал он сам, чтобы повысить свою популярность, но зачем ему понадобилась эта популярность, никто толком объяснить не мог.

– Да нет, все это ерунда, – отмахнулся Охотник, когда я напрямик задала ему вопрос об этом. – Конечно, все эти покушения были не понарошку, но я не исключаю, что он загодя узнавал о них и делал так, что они срывались.

Я полагала, что в день похорон меня оставят в покое, но не тут-то было: накануне в мою комнату с поджатыми губами заглянула Марина и бросила мне на кровать какой-то продолговатый пакет.

– Это тебе, – процедила она сквозь зубы. – Завтра чтобы выглядела как огурчик.

После чего развернулась и горделиво проследовала прочь из комнаты.

– В чем дело, Охотник? – воззвала я к своему постоянному телохранителю, присутствовавшему при этом событии.

Охотник отвернулся от окна, пейзаж за которым рассматривал до того с преувеличенным вниманием.

– Капитан Калиновский считает, что ты должна пойти.

– С какой стати?

– С такой, – отозвался Охотник, – что там может оказаться убийца, а ты узнаешь его. Если он будет, ну, к примеру, переодет и всякое такое. Ходят слухи, что Ангел мастер менять свою внешность, так что…

Я остолбенела.

– Ты что, шутишь?

– Нет.

– Кретин этот Калиновский, – в сердцах сказала я. – Сколько времени прошло, а до сих пор ничего сделать не может.

– Это ты зря, – спокойно отозвался Охотник. – Данила его нашел.

– В самом деле? – недоверчиво спросила я. – Ну и где же он?

– Калиновский уже знает, кто это, – терпеливо пояснил Охотник. – Понимаешь? Он нашел киллера. Но тот скрылся прежде, чем наши его достали.

– Я же говорю, кретин, – подытожила я, прикладывая к себе изумительно скроенный черный костюмчик от очень известного лейбла (не скажу какого, не дождетесь. Пусть уж лейбл сначала заплатит мне за рекламу). Надо сказать, что некоторые женщины согласились бы носить траур всю жизнь, чтобы только облачиться в столь роскошные тряпки.

– И кто же оказался этот Ангел Смерти? –

спросила я через минуту, чтобы поддержать разговор.

– Бывший спецназовец. Отличный стрелок, коротко знаком со взрывчаткой, по слухам, способен изготовить бомбу даже из куска мыла.

– А ларчик-то просто открывался, – хмыкнула я. – Выйди, мне одеться надо. Кажется, юбка мне чуть широковата, придется ушивать.

Охотник дошел до самых дверей и на пороге обернулся.

– Не придется, – сказал он. – Ты и в этом будешь хорошо смотреться.

– Надо же, – рассмеялась я, – а ты, оказывается, умеешь и комплименты говорить!

– Я вообще много чего умею, Таня.

И с этими загадочными словами Охотник удалился.

Я примерила костюм и констатировала, что оказалась права насчет юбки, но стоило мне попросить у горничной (той, что в переднике) иголку и катушку тонких ниток черного цвета, на меня посмотрели как на сумасшедшую.

– Вы хотите сами ушить? – недоверчиво спросила эта молодая женщина, которую все в доме называли Эллой.

– Да.

– Но зачем же вам утруждаться… Позвольте, я помогу…

– Послушайте, – разозлилась я, – я не безрукая и не привыкла, чтобы со мной носились как с писаной торбой. Дайте мне иголку и нитки, о большем я вас и не прошу.

Элла принесла требуемое и вышла за дверь с таким видом, будто я нанесла ей смертельное оскорбление, отказавшись от ее услуг.

Я ушила юбку, надела ее вместе с жакетом и повертелась перед зеркалом.

– Недурственно, – пробормотала я наконец себе под нос, – очень даже недурственно… А на ноги я что надену?

Пришлось вернуть Эллу обратно. Она высказалась за черные колготки и туфли на высоком каблуке.

– Нет уж, – заявила я, – колготки ажурные, но не слишком вызывающие, в мелкую сетку, ты знаешь? А высоких каблуков я не ношу, пусть будет обычный, сантиметров пять.

Элла спросила мой размер ноги и через четверть часа вошла, неся три обувные коробки и стопку пакетиков с колготками.

– Выбирайте, Татьяна Александровна.

Я выбрала туфли на отличном устойчивом каблуке и колготки с легким намеком на фривольность, в мелкую сетку. В конце концов, Ипполит Сергеевич вовсе не был мне родственником, и я не обязана соблюдать совсем уж строгий траур. Тут мне в голову пришла другая мысль.

– Послушайте, Элла, мы же поедем на кладбище, а на улице двенадцать градусов. Что же мне надеть поверх костюма?

– Не извольте беспокоиться, – ответила сообразительная Элла. Она исчезла и вскоре вернулась с черным приталенным пальто, которое пришлось мне как раз впору, и таким образом и эта проблема была снята с повестки дня.

Отослав Эллу, я некоторое время побродила перед зеркалом. То, что я в нем видела, мне нравилось, и, если бы зеркало обладало языком и могло бы внятно сказать мне об этом, я бы успокоилась. Потому что женщины – слабые и неуверенные в себе существа, постоянно нуждающиеся в одобрении.

Я подумала, что из всего дома Охотник был как раз тем человеком, от которого я бы с радостью услышала нечто подобное, и отправилась на его поиски. Пройдя мимо картин Сезанна (синие квадратные яблоки) и Дали (желто-лиловый бред), я спустилась по ступенькам и, проходя мимо зала с розовым роялем, услышала доносящиеся оттуда звуки. Человек, сидящий за инструментом, переходил от одной медленной мелодии к другой, которые складывались в какое-то меланхолическое попурри. Мне стало любопытно, кто это упражняется; я осторожно приоткрыла дверь и вошла.