Разбитые сердца
Шрифт:
— Ничего определенного. Глупо и до смешного самонадеянно говорить, что я хотел бы остаться с королем, у него пока есть нужда во мне. Как-никак, мы с Рэйфом Клермонским были рядом, когда его поход потерпел крах, и он, по-видимому, доверял нам — я имею в виду, что ему в тот момент было с нами лучше, чем с кем-нибудь другим, исключая епископа Солсберийского. Правда, тот, разумеется, остаться с ним не может.
— Мы ждали к ужину и Рэйфа Клермонского. — Это замечание естественно последовало после упоминания его имени, и все же я почувствовал, что она резко сменила тему.
—
— Тогда король будет еще более одинок, чем когда-либо… — Она запнулась. — Эгоистично так думать, но, наверное, из-за этого я никогда не построю свой дом.
— Вы все еще лелеете эту мечту?
— А почему бы и нет? Довольно невинное желание.
— И по-прежнему хотите, чтобы я помог вам при строительстве?
Она кивнула.
— Многие могли бы сделать это с не меньшим успехом. Однако теперешнее состояние дел долго не продлится. Когда мы отплывем из Акры, все останется позади и король снова вернется к обычной жизни. Я больше не буду ему нужен.
— И тогда вы придете и поможете мне строить дом? Обещайте мне, Блондель!
— Торжественно обещаю.
— А когда Рэйф Клермонский умрет — если умрет, — не старайтесь занять его место, стать незаменимым. — В ее голосе прозвучала нота, памятная мне из прошлого — резкая и повелительная.
— Мне это никогда не удалось бы, — возразил я. — Рэйф обладает качествами, каких нет у меня.
В тот момент я был готов превозносить, возможно незаслуженно, все качества Рэйфа, потому что угроза неминуемой смерти представляла его в особенном свете, сглаживая недостатки и подчеркивая достоинства. Но даже понимая это, я думал, что каждый из нас перед лицом смерти другого видел бы его именно так. Прежде чем я заговорил снова, Иоанна и Иджидио, взявшись за руки, словно в ореоле счастья, вышли из задней комнаты на балкон. Почти сразу же меня подозвал Ричард и сказал, что нам пора возвращаться.
Нельзя одинаково пережить одно и то же чувство дважды. Больше года назад, когда Ричард уехал, оставив жену внезапно, холодно и бессердечно, я был разозлен, потрясен, более того — я ненавидел его! В этот вечер по дороге в лагерь он говорил о том, что дал согласие на помолвку сестры в надежде на ее счастье, рассуждал о том, не пришло ли письмо от Саладдина, и не придется ли уже на следующий день ехать в Дамаск, гадал, как сейчас чувствует себя Рэйф, и я поймал себя на тщетной попытке собрать его чувства воедино. Но преуспел только в том, что ощутил жалость, какую можно испытывать к человеку с больной печенью, оказавшемуся за праздничным столом, или к калеке на марше, или к слепому, стоящему в лучах заходящего солнца.
Послание от Саладдина действительно пришло. Предводителям крестового похода предстояло ехать на следующий же день. А Рэйф Клермонский впал в коматозное состояние, как и предвидел Эссель.
Утром Ричард, уже готовый к отъезду, вверил Рэйфа моему попечению.
— Присмотри за ним, Блондель. Если он придет в сознание и чего-нибудь захочет, предоставь ему все, чего бы он не попросил. И предупреди
Рэйф умер на закате следующего дня. Эссель, бывший рядом, сказал мне, что он умирает. Я послал за священником. Тот с фанатичным усердием старался привести Рэйфа в чувство, чтобы он мог осознать свое состояние. Но ни пошлепывание по щекам, ни встряхивание, ни обрызгивание холодной водой ни к чему не привели. Наконец печальный и величественный ритуал был выполнен, и я остался один около его кровати.
В лагере стояла полная тишина. Командиры в сопровождении конных рыцарей уехали в Дамаск, а простые солдаты отправились в Акру либо прямо в гавань, забитую кораблями, ожидавшими великой суматохи погрузки. В нашем шатре никого не было — обычно пажи и слуги стремились уйти подальше от места, где умирал человек.
Был душный, жаркий вечер. В пурпурных лучах заката роились пылинки. В палатке стояло зловоние от гниющей плоти и звучало тяжелое, хриплое дыхание Рэйфа. Будь я трезв, мною овладела бы глубокая меланхолия, но я принял меры предосторожности, припрятав полный бурдюк «Крови Иуды». Вот уже год, как я не расставался с вином, и превратился из новичка, шатающегося, блюющего и падающего лицом в грязь, в одного из тех обманчиво трезвых пьяниц, которые, набравшись вина, отлично делают большую часть того, чем занимаются трезвыми, а некоторые вещи и гораздо лучше. Я был совершенно пьян, можно сказать, невменяем, когда услышал, что звук дыхания Рэйфа изменился, но был настороже и гораздо более спокоен, чем бывал трезвым.
Он дышал так, словно его открытый рот с растрескавшимися губами глотал не воздух, а густой суп с крупой. Внезапно стало тихо, и я подошел к Рэйфу. Он открыл глаза, и я встретил его признательный взгляд.
— Блондель?
— Я, Рэйф.
— Очень… темно.
— Уже вечер. Зажечь свечу?
— Нет. А где король?
— Ему пришлось уехать в Дамаск. Саладдин сообщил, что готов подписать договор.
— Я знаю. Акра… он должен получить Акру. Он хочет вернуться туда один и взять Иерусалим. Меня там уже не будет…
В таких случаях человек, при всей своей честности, всегда чувствует необходимость возразить, и я ответил традиционно:
— Полно, дружище, выше голову. Война возобновится не раньше, чем через три года, и…
— Ты же знаешь, Блондель, где я тогда буду. Дай мне немного воды, а потом внимательно выслушай меня. Я должен тебе кое-что сказать.
Я отошел к стоявшему на улице, у входа в шатер, кувшину с водой, покрытому влажной салфеткой. Издалека, со скрытой от глаз дороги, послышался быстрый, ритмичный топот копыт. Поначалу я подумал, что непредвиденные обстоятельства заставили Ричарда вернуться, чтобы самому подержать за руки Рэйфа, но топот не приближался.