Разбитые сердца
Шрифт:
Самсон кивает.
— А это ты? В детстве?
Он кивает снова.
На фотографии у него светлые, почти белые волосы. С тех пор они потемнели, но все равно я считаю их белокурыми. Но не уверена, что зимой они такие же светлые. Похоже, его волосы меняют цвет в зависимости от времени года.
Мне любопытно, как выглядит отец Самсона, но здесь нет ни одной его фотографии. А это единственные снимки в этой части дома.
Я рассматриваю фотографию, и меня переполняют вопросы. Его мать выглядит счастливой. И он выглядит счастливым. Интересно, что же
Самсон включает больше света и облокачивается на кухонный стол. Не пойму, как он может вести себя так непринужденно, тогда как у меня все мышцы сводит от напряжения.
— Как твоя нога, лучше? — спрашивает он.
Очевидно, что он не хочет говорить ни о фотографии, ни о своей матери, ни о чем-то еще, что лежит глубже под еще одним слоем. Я прохожу на кухню, встаю напротив него и опираюсь о центральный кухонный островок. Тот самый островок, на котором несколько ночей назад сидела Каденс, когда я наблюдала, как он ее целует.
Я прогоняю эту мысль из головы.
— Уже лучше. Но сомневаюсь, что опять полезу в воду.
— Все будет нормально, — говорит он. — Такое редко случается.
— Ага, так ты мне и сказал, а потом это случилось.
Он улыбается.
Мне тотчас хочется вернуть тот наш с ним момент. Хочу снова ощутить то, что ощутила, когда он прижал меня к себе и поцеловал в плечо. Но не знаю, как к этому подойти. Здесь так ярко горит свет. Атмосфера совсем не такая, как была в тот миг, когда мы были в воде.
Думаю, мне не нравится этот дом.
— Как твое лицо? — спрашиваю я.
Он проводит ладонью вдоль челюсти.
— Челюсть болит сильнее, чем нос. — Он убирает руку и хватается за стол. — Это было мило со стороны твоего отца.
— Мило, что он на тебя набросился?
— Нет. Мило, как он за тебя заступился.
Я об этом даже не подумала. Отец даже не задумался, услышав, как я прошу прекратить. Но сомневаюсь, что он сделал это исключительно из-за меня. Уверена, он бы заступился за кого угодно в такой ситуации.
— Куда ты уезжаешь, когда этот дом берут в аренду? — спрашиваю я, уводя тему разговора от обсуждения моего отца.
— Мы одновременно сдаем только четыре дома, так что всегда остается один, в котором можно остановиться. Этот самый дорогой, поэтому его арендуют в последнюю очередь. Я живу в нем большую часть времени.
Я озираюсь по сторонам в поисках какого-нибудь предмета вроде фотографии, который дал бы мне подсказку о его прошлом. Ничего нет.
— Немного иронично, — замечаю я. — Владеешь пятью зданиями, но ни одно из них не назовешь твоим домом. Твой холодильник пуст. Живешь с рюкзаком, как на чемоданах. Наши жизни на удивление похожи.
Он ничего не говорит в ответ. Просто смотрит на меня. Он часто так делает, и мне это нравится. Меня даже не волнует, о чем он думает, когда так смотрит на меня. Мне просто нравится, что он считает меня достаточно интересной, чтобы внимательно рассматривать, даже если мысли его при этом
— Какая у тебя фамилия? — интересуюсь я.
Вид у него изумленный.
— Ты задаешь много вопросов.
— Я предупреждала.
— Думаю, теперь моя очередь.
— Но я ничего еще толком не узнала. Ты ужасно отвечаешь на мои вопросы.
Он не возражает, но и на мой вопрос ответа не дает. Уголки его глаз морщатся, пока он обдумывает вопрос.
— Какие у тебя планы на жизнь, Бейя?
— Пространный вопрос. Говоришь, как школьный психолог.
Он отвечает тихим смешком, который отзывается у меня в животе.
— Какие у тебя планы после окончания лета? — уточняет он.
Я размышляю над его вопросом. Стоит ли быть с ним честной? Может быть, если я буду искренней с ним, он сам больше мне откроется.
— Я расскажу тебе, но об этом никому нельзя говорить.
— Это секрет?
— Да, — киваю я.
— Я никому не скажу.
Я верю ему. Не знаю, почему, ведь я никому не верю. То ли дело в том, что я такая дура, то ли в том, что так сильно к нему неравнодушна, но меня не устраивает ни один из этих вариантов.
— Я получила полную стипендию в Пенсильванский университет. Уезжаю в общежитие третьего августа.
Он едва заметно приподнимает брови.
— Ты получила стипендию?
— Ага.
— По какому направлению?
— Волейбол.
Он неторопливо проводит взглядом по моему телу. В его глазах нет никакого соблазна, только любопытство.
— Заметно. — Когда мы вновь встречаемся взглядом, он уточняет: — Что из этого секрет?
— Все. Я никому не говорила. Даже отцу.
— Родной отец не знает, что ты получила стипендию?
— Неа.
— Почему ты ему не рассказала?
— Потому что тогда он решит, что поступил правильно. А мне пришлось пахать на эту стипендию, потому что он только и делал, что неправильно поступал.
Самсон кивает, будто сопереживает мне. Я на миг отвожу взгляд, потому что все мое тело начинает пылать, когда я смотрю на него слишком долго. Боюсь, это заметно.
— Волейбол — твоя страсть?
Его вопрос заставляет меня задуматься. Никто раньше не спрашивал меня об этом.
— Нет. Честно говоря, я не получаю от этого особого удовольствия.
— Почему?
— Я упорно трудилась, потому что понимала, что это мой единственный шанс выбраться из города, в котором я выросла. Но никто никогда не приходил посмотреть, как я играю, поэтому сама игра начала повергать меня в уныние. Всех моих товарищей по команде каждый матч поддерживали родители. Ко мне никто не приходил и, наверное, это обстоятельство помешало мне полюбить волейбол в полной мере. — Я вздыхаю и озвучиваю еще больше своих мыслей. — Порой я сомневаюсь, что правильно поступаю, подписываясь на еще четыре года игры. Находясь в команде с людьми, чьи жизни так непохожи на мою, я порой чувствую себя еще более одинокой, чем вне команды.