Разборки дезертиров
Шрифт:
Пауза нещадно действовала на нервную систему.
– Ну что ж, Михаил Андреевич, – решился ведущий. – Я думаю, мы продолжим со временем наши увлекательные беседы. А сейчас вам предстоит довериться опытным садистам.
Звучало чертовски многообещающе.
– А почему бы вам просто меня не прикончить?
– А работать кто будет? Ишь, какой хитрый, – вступил второй присутствующий. – В Лягушачьей долине накопилась уйма работы. Как раз затеяли новое хранилище – требуются строительные рабочие с умением пахать по двадцать четыре
Я отшучивался из последних сил:
– Разве в этой стране не нанимают рабочих из Таджикистана?
– Хорошее слово вы произнесли, Михаил Андреевич, – «СТРАНА», – с ехидными нотками отозвался первый присутствующий, после чего последовал конец строки, акта, и после болезненного укола в шейную область я провалился в бездну…
Очнулся я на грубом дощатом полу в грязном бараке. Окна зарешечены, пробивался урезанный свет. Незатейливые нары в два яруса, стропила, пакля, паутина, широкий проход, на котором я, собственно, и пребывал. Скосив глаза, я обнаружил, что одежду мне пока не подменили (правда, штормовку слямзили), только вместо моих сверхпрочных «дерьмодавов» в потолок смотрят большие пальцы из продранных носков. В бараке никого не было, кроме троих абсолютно звероподобных мужчин, стоящих в сторонке и весело обменивающихся матерками.
Я постарался их не замечать. Закрыл глаза и начал составлять представление о самочувствии. Пошевелил пальцами рук, пошевелил пальцами ног. По нервам проскочил импульс – голова загорелась. Переждав «агонию», я снова приоткрыл глаз – троица увлеченно материлась Я быстро прикоснулся к щеке. Щетина не менее пяти миллиметров – понятно, откуда в животе такое голодное урчание.
Внутренности были целы, челюсть от удара прикладом выстояла (сделана в СССР), а отек в районе скулы, прижавший защечный мешок к зубам, – лучшее, на что я мог рассчитывать.
Представление о самочувствии я таким образом составил. Можно было заняться планами на жизнь.
Заскрипели половицы в неприятной близости от тела. Толчок кованым сапогом – я послушно перевалился на бок. Второй толчок – вернулся на исходную.
– Да хорош бревно кантовать, Кишкомот… Врежь по пузу – враз очухается.
Я открыл глаза. Пузо дорого стоит.
– Вот те раз! – захохотал мордоворот с внешностью типичного уркагана. – С добрым утром, фраерок, добро пожаловать в страну всеобщего нытья!
Все трое, угрожающе улыбчивые, висели над душой. Упомянутый напоминал Шрека (в худшем понимании этого слова). Прическа под горшок с ручкой, щеки отвислые, пузень на пару баррелей. Обдрипанная майка, защитные штаны. У второго наоборот – штаны обдрипанные, а майка защитная. Верхняя губа расщеплена, похож на зайца, которому по ряду причин купировали уши. Третий обнажен по пояс, мускулист, на предплечье жирное тату «ТИГР» («тюрьма – игрушка»). Этот больше всех походил на человека, но только с одной стороны, когда не было видно оторванного и заросшего бородавками уха. Прелесть, не компания.
И
– Вставай, касатик, – ласково произнес корноухий, – знакомиться будем. Гляньте на него, какой симпампуля… Ма-альчик ты наш сла-аденький…
Я испуганно хлопнул глазами.
– Ты что, фраер, вечный? – пнул в голяшку обладатель заячьей губы.
«Вечный фраер» на блатном жаргоне – это «глухой». А еще я «ручной» – то бишь безвредный, и «Туз Колыванский» – доверчивый. Я застенчиво кивнул и на всякий случай свернулся улиткой, укрыв от агрессии наиболее ранимое место.
– Издевается, сука, – восхитился «Шрек». – Но это ничего, мы добрые сегодня.
– А свитерок у него моднячий, – задумчиво покорябал бородавку корноухий. Обрисовался синий полукруг солнца на кулаке. – На хрена он тебе, фраер? В твоем положении это чистая сверхсобственность.
Остальные заржали.
– Реквизнем, – уверил пузатый. – Разыграем. Я одного не могу понять – мы долго будем ждать, пока он поднимется? Жуть как хочется познакомиться.
– Где я? – спросил я слабым голосом.
– О, да он базлать умеет, – разверз живописный оскал товарищ с заячьей губой. – Где он, чуваки?
– Глухой вилидж, – хохотнул безухий. – Рабовладельческая ферма, касатик. А мы ее курируем. Будешь работать за еду и побои, пока мордоха не зайдет. Мы нормально объясняем?
Нормальнее некуда. Колючий морозец по спине, я чувствовал, как тело попадает во власть предательской дрожи. По данным ООН (и откуда у нее такие данные?), на планете тридцать миллионов рабов, из них шестьсот тысяч – граждане России и бывших республик СССР… Неужели с переписью приходили?
– Э, да что-то он загрустил, – начал сокрушаться толстый. – А ну-ка, Заяц, тащи табуретку, поднимем нашему гостю моральный дух.
Пока я терпел. Тянул резину. Уркаганы тоже терпели – готовились к развлечению. Двое подняли меня за локти, третий подтащил табуретку, и через мгновение я уже сидел, качаясь, как былинка.
– Ты кто, касатик? – дохнул перегаром в лицо корноухий.
– Лесник из Верещагина… – зачем-то прошептал я. – Заблудился в ваших болотах…
– Фуфляк задувает, – компетентно заявил губатый. – Слон говорил, что эта погань вроде прокурором в Марьяновске трудилась.
– А мы ему по флюгеру долбанем, – радостно сообщил корноухий, отводя кулак. Я машинально приготовился блокировать. Но вышло не по правилам. Данный номер у негодяев был отлажен. Мощный удар по ножке табуретки выбил из-под меня опору, я сделал разворот и ахнулся плечом, временно уйдя в прострацию.
– Кишкомот, ты же его начисто уделал! – радостно завопил дефективный с губой.
– А кончать вроде приказа не было, – задумчиво изрек корноухий. – Оживляй фраера, Кишкомот.
– Легко, – загоготал пузатый, схватил меня за грудки, потряс и швырнул на табурет. Я почувствовал, что начинаю аккумулировать злость.