Разборки олимпийского уровня
Шрифт:
М-да, проблемка.
А что, если Парис выберет Афину?
Что в лоб, что по лбу, с одной лишь разницей: богиня Афродита сделает так, что девушки любить Париса никогда не будут. Да и сам он наверняка лишится возможности сладостно пострадать от чьих-нибудь любовных чар. Сам не полюбит, и его никто любить не захочет.
Плохо.
Не годится.
Ну а если выбрать Геру?
Заманчиво, конечно, ведь она жена самого Громовержца, но вряд ли Гера сможет уберечь Париса от гнева двух других обиженных богинь.
Вот
Получается замкнутый круг. Змея проглатывает свой хвост.
— Ну, мы ждем! — раздраженно напомнила Гера. “Эх, была не была”, — подумал юноша и так ответил богиням:
— О прекраснейшие из бессмертных женщин, ослеплен я вашей тройной красотой и не в силах сейчас ответить, кто из вас прекрасней. Приходите завтра утром, за ночь я решу, кому из вас отдать золотое яблоко.
Поняв тонкий намек юноши, богини дружно ухмыльнулись.
Особенно хитрая ухмылка была на лице Афродиты.
— Хорошо, — кивнула Гера. — Так и поступим. И они исчезли.
— Давай руку. — Гермес помог Парису выбраться из канавы.
Юноша, ломая папоротники и слегка прихрамывая, осторожно вылез на ровное место.
— Да, парень, — покачал головой вестник богов, — вижу, ты крупно попал. Не хотел бы я оказаться на твоем месте. Впрочем, кто знает?
Сказав это, Гермес перекинул через плечо тяжелые сандалии и, беззаботно посвистывая, направился в глубь леса.
И вот решающая ночь настала.
Судьба всей Греции была сейчас в руках юного Париса, но мало кто об этом знал (имеются в виду смертные).
Первой дремавшего у костра на лугу Париса посетила Афина.
Чувствительно ткнув тупым концом копья юношу в бок, она разбудила его и сразу перешла к делу.
— Настоятельно советую тебе, смертный, отдать золотое яблоко мне, — дерзко заявила богиня.
Парис, жуя соломинку, нагло посмотрел на загорелые бедра длинноногой, словно серна, богини.
— А что мне, интересно, за это будет? — развязно поинтересовался он. Афина усмехнулась:
— Я дарую тебе военную славу и великие победы. Ты станешь самым могучим воином за все времена существования Греции. Ты будешь сильнее и доблестнее самого Геракла. Непобедимый и неуязвимый в бою, во славе и всеобщем почете закончишь ты свою героическую жизнь, о которой будут слагаться легенды.
Парис задумался.
Жизнь, только что описанная Афиной, была очень заманчива: боевая слава, победы, взятые города, скованные цепями, стоящие на коленях враги.
Неплохо.
Очень неплохо.
Но все же не то.
Не этого желал в своей жизни не склонный к суете юноша. Вся эта толкотня, кровь, предсмертные хрипы, звон сталкивающегося оружия, к чему ему это?
За каким таким сатиром он должен будет поджигать города, гнаться с безумным лицом за каким-то там эфиопом, управлять боевой колесницей, протирать окровавленное лезвие
М-да.
Вот если бы Афина предложила ему с ней переспать, тогда другое дело — он без колебаний отдал бы золотое яблоко ей. Но, к сожалению, это было исключено: Парис знал, что воительница Афина — вечная девственница и что, предложи он ей сейчас поразвлечься, она тут же, особо не раздумывая, оторвет ему голову и, пожалуй, будет права.
— Хорошо, я подумаю над твоим предложением, — сказал Парис, с упоением почесывая пятку, — и утром объявлю о своем решении.
Афина ничего не сказала юноше, но, прежде чем растаять в воздухе, посмотрела на него таким взглядом, что бедный Парис даже на секунду засомневался: а не послать ли всех этих Сатаровых баб к праматери Гее, а самому попросить политического убежища в царстве Аида? Скажем, за чисто символическую плату — чинить время от времени протекающую лодку Харона.
Не успел Парис снова поудобнее устроиться у огня, дабы вздремнуть, как к нему явилась Гера, выйдя прямо из пылающего костра.
Ее появление было эффектным, но Парис лишь протяжно зевнул, безразлично уставившись на супругу Зевса.
— Дремлешь? — зло спросила Гера.
— Дремлю, — спокойно ответил юноша.
— Небось думаешь, как бы удрать от нас?
— Думаю, — подтвердил Парис.
— Ну давай думай, — хмыкнула Гера. — Но хочу тебя предупредить, что если ты отдашь золотое яблоко мне, то я дарую тебе власть над всей Азией (так в мифах у Куна. — Авт.).
“Вот тебе и на, — подумал Парис, — получается, что Гера с Афиной предлагают мне одно и то же. Только Афина, в отличие от супруги Зевса, хочет, чтобы я завоевал эти земли огнем и мечом, потешив больное самолюбие Ареса”.
Юноша представил, как могучие слуги несут его в роскошном паланкине в блистающий золотом дворец, где уже накрыт красующийся всевозможными яствами громадный пиршественный стол, где бьют прохладные фонтаны, а по залам дворца гуляют прекрасные птицы (павлины? А сатир их знает, были они в Древней Греции или нет. — Авт.).
От разыгравшейся гастрономической фантазии у Париса засосало под ложечкой.
Предложение Геры было соблазнительнее предложения Афины, но все-таки что-то мешало юноше, словно заноза в известном мягком месте.
Но вот что?
— Ладно, я подумаю над твоим предложением, — произнес юноша стандартную фразу. — Дождись утра, и ты узнаешь о моем решении.
— Ох, смотри мне, — бросила напоследок Гера. — Знаю я таких, как ты, — морда с рождения лукавая. Но меня не обманешь, я обид никому не прощаю.
И Гера вошла обратно в огонь, растворившись в его желто-красном пламени.
Вот так, теперь пошли и угрозы, чего-то подобного в принципе Парис и ожидал. Как говорится: “С богами жить — по-олимпийски выть”.