Разбойник Хотценплотц и перцовый пистолет
Шрифт:
— Ох-ох-ох-хоо!
Звуки доносились из глубины подвала. Набраться смелости и спуститься вниз?
— Сейчас приду! — крикнул он вниз. — Я только найду, чем посветить!
Он побежал на кухню и снял фонарь с крюка над столом для мытья посуды. Вытащил спичку — рраз! — поднес к фитилю, и готово!
Он осторожно спустился по скользким ступеням лестницы в подвал. Здесь было сыро и затхло, Касперлю стало зябко. Крупные водяные капли падали с потолка и шлепались ему на шляпу. Вот он оказался в каком-то длинном невысоком коридоре и через
Дверь была обита железом, на ней висела табличка в черной рамке:
«ВХОД СТРОГО ЗАПРЕЩЕН!»
Одно мгновение Касперль колебался. Затем он снова услышал всхлипывание, и ему стало ясно, что он должен идти дальше. Он нажал на дверную защелку и отворил дверь.
Но что это? Сразу за первой дверью он натолкнулся на вторую! Она тоже была обита железом, и на ней тоже висела табличка в черной рамке. Он поднял фонарь и прочитал:
«ВХОД СТРОЖАЙШЕ ЗАПРЕЩЕН!!»
«Ого-го! — подумал Касперль. — Мне кажется, что становится все запрещеннее и запрещеннее!»
Однако он и на этот раз набрался мужества, и как только жалобное всхлипывание вскоре раздалось снова, Касперль открыл и эту дверь.
Все-таки, чтоб ей провалиться, и она оказалась не последней на его пути! Уже через несколько шагов он стоял перед третьей дверью. На той тоже висела большая, заключенная в черную рамку табличка, и виднелась надпись:
«ВХОД НАИСТРОЖАЙШЕ ЗАПРЕЩЕН!!!»
Касперль почувствовал пустоту и резь в животе. Был ли это страх — или давали о себе знать соленые огурцы и пахта?
«Может быть, мне лучше повернуть назад?» — подумал он.
Тут за третьей дверью в очередной раз послышалось: «Ох-ох-ох-хоо!» На этот раз это прозвучало настолько жутко и жалобно, что кровь застыла у доброго Касперля в жилах. Он позабыл и все рези в животе, и весь страх.
Один шаг, потом щелчок — задвижка отодвинулась, со скрипом и визгом (невероятно мерзким) эта дверь тоже открылась.
Тайна жерлянки
— Стой, не двигайся! Ни шагу дальше!
Едва Касперль занес ногу над порогом, как его встретил этим окриком отвратительно квакающий голос. Если он ничего не путал, это был тот же самый голос, который всхлипывал прежде.
Он услышал его и остановился.
В свете фонаря
Касперль невольно отступил на шаг назад и прижался спиною к дверному косяку.
— Есть тут кто? — спросил он. Его голос прозвучал неясно и глухо, он совершенно не узнал его.
Какой-то плеск и бульканье донеслись до его слуха, они поднимались к нему из глубины.
— Да, здесь кто-то есть! — проквакало в ответ. — Если ты ляжешь плашмя на пол и заглянешь вниз, то увидишь меня.
Касперль послушался и на этот раз.
Лежа на животе, он дюйм за дюймом придвинулся к пропасти. Держа в вытянутой руке фонарь, он заглянул через край вниз.
— Где ты? Я тебя не вижу.
— Я здесь внизу, в воде. Ты должен опустить фонарь немного пониже.
Внизу что-то плавало в черной воде, нечто с огромными вытаращенными глазами и широкой провисающей пастью.
— Ну? — проквакало Нечто. — Теперь-то ты меня видишь?
— Вот теперь вижу, — сказал Касперль.
— И кем ты меня считаешь?
— Будь ты чуточку поменьше, я бы сказал — жабой. Или же лягушкой.
— Ты ошибаешься. Я жерлянка.
— Ага, — сказал Касперль и подумал: «Однако и для жерлянки ты, на мой взгляд, тоже слишком крупная…» Затем громко добавил: — И что же ты там внизу делаешь?
— Я жду.
— Чего же?
— Своего освобождения. Ибо ты должен знать, что в действительности я никакая не жерлянка, а…
— Ну а кто? — спросил Касперль.
— Не знаю, могу ли я доверять тебе, — проквакала жерлянка, которая ею будто бы не была. — Тебя послал Цвакельман?
— Нет, — сказал Касперль, — он не знает, что я здесь. Он сегодня гостит у одного коллеги в Букстехуде.
Жерлянка глубоко вздохнула.
— Это верно? — спросила она.
— Да, верно, — сказал Касперль, — три пальца на сердце! А теперь скажи мне, кто ты, если не жерлянка!
— Я была когда-то доброй феей.
— Феей?
— Да, феей Амариллис. Но уже семь лет я в шкуре жерлянки сижу в этом лягушачьем болоте, ох-ох-ох-хоо! Цвакельман заколдовал меня и заточил в темницу.
— Семь лет? — воскликнул Касперль. — Просто ужас! Почему ж Цвакельман это сделал?
— Потому что он злой, страшно злой! Он терпеть меня не мог, так как я иногда чуточку вмешивалась в его колдовство. Я была, по его понятиям, слишком добра, тогда он перехитрил меня и сделал из меня жерлянку. Такую — ох-ох-ох-хоо — жерлянку!
Заколдованная фея горько заплакала. Крупные слезы покатились по ее жерлянковому лицу.
Касперль охотно бы ее утешил, ему было ее очень жаль. Однако что тут было делать?