Разбойник Кудеяр

Москва принимала патриарха великого града Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока кира Макария.

Первым из антиохийских патриархов, посетивших Россию в 1586 году, был кир Иоаким.

Он приехал в страну, на которой все еще лежала тень грозного царя Иоанна Васильевича. Принимали патриарха, как принял бы сам Грозный. Святейшего осыпали подарками, льстили, задавали в его честь пиры, потрясали великолепием

церковных служб. А всего желания, тайного и явного, — пусть помолится за почившего царя, пусть возлюбит Россию душой и, воротясь в свои восточные страны, подвигнет вселенских патриархов на учреждение Московского патриархата.

Об усердном заступничестве Иоакима и через семьдесят лет помнили благодарно. Время его приезда у потомков сливалось со временами царя Ивана. Велика была страшная, лучезарно сияющая, убогая в нищенской святой смиренности, в гордыне, низвергающая и попирающая, багряная и голубая, черная и белая слава прадеда. А потому царь всея Руси Алексей Михайлович приказал воздать почести патриарху киру Макарию вдвойне против тех, какие оказаны были патриарху киру Иоакиму.

Гостю объявили: государь по приезде его примет не через неделю, как принимает самых высоких, царскому сердцу приятных особ, а на третий день.

День этот совпал с благодатным и торжественным праздником рождения Алексея Алексеевича, радостного сына счастливого отца и царя.

Начались для арабских монахов хлопоты, сердцебиения и боязни.

К патриарху и его людям приставили драгоманов — знатоков иноземных языков — обучать русским мудроватым правилам, как царю кланяться и как ему говорить, где тихо, где громко.

Архидиакону Павлу Алеппскому, сыну патриарха Макария, достался драгоман Георгий, русый красивый муж, с умными скорыми глазами. Лицо у него было бы совсем ангельское, да сжатый властно рот, да взгляд, который все ласкает, ласкает, а потом как замрет, как просверлит, до всего дознаваясь и безмерно печалуясь всему… Павлу Алеппскому шепнули: драгоман этот лучший. Полгода не прошло, как приняли в Посольский приказ, а уже все начальство приметило его и приветило. Языков он знает множество: татарский, польский, немецкий, английский, валашский, греческий, шведский и латынь. Сам он человек русский, а жил все время на чужбине. Бывал в Аравии, поклонялся в Иерусалиме Гробу Господню, возможно, и в Алеппо был, но арабского языка не знает. У московского царя семьдесят переводчиков, а такого, чтоб знал арабский язык, не было и нет.

После урока Павел Алеппский, ища дружбы, сказал драгоману:

— Какой удивительный, благочестивый у вас государь! Как любит и почитает его народ! Мы проехали многие страны, но такого не видали нигде.

— Наш государь молод, — ответил драгоман, глядя в глаза архидиакону, — с годами благочестие его усилится, благодеяния возрастут. Наш государь любит раздавать бесчисленным нашим нищим щедрую свою милостыню, и слава его будет велика среди тех, кто любит Бога, и особенно среди тех, кто служит ему.

Архидиакона смутили слова драгомана. Они были хвалебны, правильны, но они пугали.

— Патриарх Макарий молится за Россию, — сказал архидиакон. — Ваше государство постигло большое несчастье: чума унесла много людей…

— Государь плакал, въезжая в Москву. Сам он прятался от моровой язвы в городе Вязьме. А Москва тем временем помирала, но, слава

богу, вся не вымерла.

Голова ближайшего советника антиохийского патриарха, сочинителя описаний его дел и дорог, заболела от напряжения. Кто он, этот драгоман? Почему он говорит так смело? Искуситель, выведывающий настроения и думы иноземцев, или просто умный, превелико образованный человек?

Так как же быть с тобою, драгоман? Оттолкнуть тебя или расположить? Доносчиков вокруг много, а друзей нет. Чтобы узнать чужую страну, чтобы понять, как она живет, нужны друзья.

— За твои труды, Георгий, я хочу сделать тебе подарок, — сказал архидиакон драгоману. — Возьми себе эту шкатулку из драгоценной слоновой кости. В ней алеппское мыло.

— Спасибо, — Георгий поклонился, — это действительно драгоценный подарок. Я не заслужил его. Если святому отцу хочется сделать приятное своему покорному слуге, одари меня знаком солнца. Я невзначай увидел его на твоем столе — диск с пылающей короной вокруг.

— Но это же не золото! Диск только слегка позлащен. Он из бронзы. А письмена на нем бессмысленные. Это языческий талисман. Я купил его в Стамбуле.

— Люблю ненужные, загадочные вещи. Такого талисмана я еще не видел. И он велик. Я пришью его на рубашку, и он будет защищать мое сердце от коварного удара.

— Не расскажешь ли ты мне, Георгий, подробно о въезде государя в Москву? Мы видели процессию из окна. Это было красиво и величественно, но я хочу знать подробности. Я поведаю об этом великом событии всему миру.

— Я согласен, — ответил драгоман.

Они разговаривали на греческом языке.

Торжественно и скорбно вступил государь в стольный свой град.

Въезд, как и все другие российские дела, был совершен с промедлениями, с раздумьями, с опаской, но основательно и наверняка. В субботу третьего февраля прибыл в Москву патриарх Никон. Он вместе с царицей, царевнами и младенцем-царевичем спасался от чумы в лесах, потом приехал к Алексею Михайловичу в Вязьму укрепить в себе молодого государя, молитвами отвести беду от Московского царства. Измученный страхами, всегда благодарный наперед, готовый награждать за любую, самую ничтожную помощь, царь повеличал собинного своего друга титулом, который носил и сам.

Великий государь отныне, патриарх Московский и всея Руси Никон из осторожности не писался пока государем, но все, кто обращался к нему с грамотками, не забывали про новый титул патриарха. Впрочем — только может ли быть такое? — челобитчики не подластивались, писали патриарха государем ошибочно, по старинке: патриарх Филарет носил этот высокий титул. Правда, он был отцом царя Михаила…

Великий государь и патриарх прибыл в Москву первым, дабы придать Алексею Михайловичу твердости, убедить примером, что жуткая опасность миновала.

Февраля на девятый день пожаловала в кремлевский дворец царица Мария Ильинична.

Царь ехал с нею, но потом решил помолиться в монастыре Андрея Стратилата. Монастырь был всего в пяти верстах от Москвы, и на следующий день все московские храмы ударили радостно в колокола, возвещая народу, что государь едет занять престол, беда миновала тех, кто не помер, жизнь продолжается.

Попы и бояре встретили царя у Земляного вала. Под звон через поредевшую толпу двинулся царский поезд на Красную площадь.