РАЗБОЙНИК ШМАЯ
Шрифт:
Они уже стояли мирно у перил, ели и смотрели на волны, бегущие за пароходом.
– Вы о чем задумались? – спросил доктор.
– Думаю… Что же ещё делать? Смотрю кругом. Нравится вам наш мир? Хороший мастер его сработал. Забудешь иной раз о своих горестях, да ещё кишку кое- чем обманешь – куском колбасы, ломтем хлеба, поговоришь с умным человеком да посмотришь кругом спокойными глазами, – и ясно видишь, что не безрукий этот мир сколотил. Тут тебе и солнышко греет – благодать! А полюбуйтесь на реку и на пароход. что так свободно плывет по ней.
– Эге, солдатик, а вы, оказывается, философ! – расхохотался доктор. – А говорили, что кровельщик…
Долго плыл пароход вниз по реке. Из окрестных местечек и деревень доходили недобрые вести. Белые банды гуляют. Нужно было пробиваться вглубь, к Таврии, где, как говорили, есть работа, хлеб и где уже более или менее спокойно.
Все чаще и чаще думал Шмая о Таврии. Все чаще он вспоминал своего приятеля Корсунского. Нередко Шмая доставал фотографию незнакомой женщины и обрывки писем, которые она успела написать мужу. Однако адреса он разобрать не мог.
Пароход остановился в голой степи. Были получены сведения, что дальше двигаться нельзя – белые поблизости, прорвались. Нужно поворачивать назад.
– Стоп! – скомандовал Шмая своему приятелю. – Обратно я не поеду!
– А что же мы будем делать?
– Пойдем пешком. Недаром мы служили в солдатах. Ноги казенные. Ничего, Хацкель, где-нибудь неподалеку отсюда остановимся…
Шмая со своим товарищем сошли с парохода. Ехали, когда можно было, на попутных подводах, а больше шли пешком. Кровельщик все чаще спрашивал, не слыхал ли кто о старых колониях, о крестьянине по имени Корсунский. Но никто о таком не слыхал.
Уже не раз извозчик упрекал Шмаю за то, что не видать конца их скитаниям. Надо кончать с этим делом! Однако Шмая думал только об одном – о завещании Кор- сунского. Шмая, собственно, уже напал на след, надо было пройти ещё несколько десятков верст по берегу Ингульца.
…На закате приятели увидели село с несколькими рядами похожих глиняных мазанок, тянувшихся по косогору до самого берега реки. Село тонуло в садах, зелени и виноградниках. Возле каждого домика – каменный заборчик, но домишки, видать, давно не мазаны – похоже, что обитателям их не до того было.
Два пастушонка гнали под гору стадо. На плечах у них висели торбы, а в руках мальчишки держали длинные ветви, которыми подгоняли коров. Чумазые мальчишки в рубашках с чужого плеча опасливо посмотрели на незнакомых путников, пошушукались и пропустили их вперед. Однако старший не выдержал и робко крикнул:
– Эй, дяденька, дайте закурить!
– Ах, байстрюки! – с напускной яростью крикнул Шмая. – Уже курите? А читать-писать умеете? Сейчас сниму ремень и отстегаю…
Мальчишки прыснули и пустились бежать в сторону.
– Видишь, сразу тебя признали. Видят, что разбойник идет.
– Эй вы, орлята, как
– Это не деревня, это колония.
– Как она у вас называется? Подойдите поближе!
– Тихая Балка…
Постепенно пастушки осмелели, подошли ближе. Старший достал из торбы два яблока и протянул их прохожим. И когда Шмая и Хацкель пошли рядом с ребятами, с удовольствием хрустя яблоками, мальчики почувствовали себя увереннее.
– А откуда у вас столько коров и овец? – спросил извозчик.
– Тут есть несколько богатеев, кулаков, у них много всего.
– Была бы у нас телушка! – проговорил младший и, подумав, добавил: – Вот вернется папа с позиций и купит корову…
– А он когда должен вернуться?
– Кто знает? Давно не пишет. Письма не доходят.
– Давно уже?
– Ну да. Очень давно. Я, когда вас увидел, даже подумал, что это отец идет, – сказал старший.
– А как звать его, отца вашего?
– Отца? Корсунский. А что? – Младший почему-то испугался неожиданного вопроса.
– А по имени?
– Иосиф.
Шмая остановился ошеломленный. По телу пробежал холод, кровь ударила в голову.
– А где живете? – спросил кровельщик, совладав с собою. – Кто дома остался?
– Мама. Она работает у Авром-Эзры на винограднике. Она батрачка.
– Дяденька, а вы тоже солдат? А где же ваше ружье?
– Был солдат, – нехотя буркнул Шмая, ускоряя шаг.
– А на войне вы были?
– Конечно, сынок, три годочка с лишком.
– И мой папа где-то на войне. Но от него ни слуху ни духу…
Шмая не мог себе представить, как перешагнет порог дома этих ребятишек, как сообщит недобрую весть…
Женщины ждали коров. Они не понимали, почему пастушки так задержались. Конечно, ребятам порядком бы влетело, если бы не солдат, который пришел вместе с ними. К военному все бросились с расспросами.
Но Шмая отвечал коротко, нехотя и пошел с мальчиками дальше, оставив Хацкеля среди гостеприимных словоохотливых хозяек.
Подойдя к забору, он увидал молодую смуглую женщину с нежными карими глазами. Она окинула взглядом чужого человека в солдатской одежде, и лицо у нее сразу изменилось, словно задернулось завесой печали. И, заметив, что человек, который только что с таким участием ее разглядывал, скорбно опустил голову, она расплакалась.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
На плоской скале, до половины омываемой водами реки Ингульца, засучив штаны выше колен, в расстегнутой рубахе, сидит Шмая и удит рыбу. Его тяжелые руки и лицо загорели от знойного солнца и степных ветров, и никто не скажет, что не прошло ещё и года, как он поселился на этой земле. Он ловко закидывает удочку и следит за тем, как жирный серебристый карась подкрадывается к леске, будто собирается перехитрить рыбака. Кругом так тихо, что слышен шелест крыльев птиц, которые стремительно проносятся над самой водой.