Разбойник

Сальваторе Роберт Энтони

На один краткий миг Брансену удалось совладать со своей болезнью. Одно неправдоподобно чудесное мгновение, один проблеск силы за целое десятилетие немощи, и его внутренняя Чи выровнялась, мышцы послушались приказа, и камень пролетел через всю комнату и сильно ударился в противоположную стену. Брансен ошеломленно застыл на месте и с удивлением таращился в темноту дальнего угла кельи. Его ноги быстро утратили устойчивость, энергетический канал снова распался на отдельные вспышки, но память сохранила чудесное мгновение, когда он владел своим телом.

Брансен прислонился к стене

и медленно опустился на пол. Стоя на четвереньках, он поднял еще один камень и начертил им дрожащую линию.

Внимательно рассмотрев свое произведение, он ощутил недовольство.

Брансен постарался сосредоточиться. Он вспомнил рукописный текст, представил себе первую букву и стал старательно выводить ее копию на стене. Потом отодвинулся назад и сверил результат с воспоминаниями. Лучше, чем в прошлый раз, но еще далеко от совершенства.

Третья попытка была немного удачнее.

Четвертая еще лучше.

Сотая буква почти точно воспроизводила оригинал.

Но к тому времени свеча совсем догорела, и Брансен позволил себе расслабиться, прямо у стены, на твердом и холодном полу.

На следующий день, закончив со своими обязанностями, он снова остался со свечей в каменной келье и принялся за настоящую работу.

Так и пошло, день за днем, неделя за неделей.

Брат Реанду пытался оправдать свое невнимание к Аисту многочисленными и трудоемкими обязанностями в церкви. Несколько старших братьев покинули Прайд ради высоких миссий за его пределами, другие были призваны в Санта-Мир-Абель, и теперь он занимал третье место в иерархии священников монастыря. Выше него были только отец Жерак и брат Бате-лейс.

В одну из ветреных осенних ночей, самую холодную с тех пор, как Аист поселился в обители, брат Реанду проверял, плотно ли закрыты все окна на нижнем этаже монастыря, а младшие монахи в это время усердно таскали дрова, чтобы затопить печи и камины. В северном крыле помещения Реанду неожиданно остановился перед крышкой люка, ведущего в подвал и келью Брансена.

Наверно, в такую ночь холод там пробирает до костей.

Брат Реанду выдернул горящий факел из ближайшего настенного кронштейна, поднял крышку и осторожно, чтобы не разбудить мальчика, заглянул вниз. Для этого пришлось лечь на пол и нагнуть голову. К немалому облегчению, брат Реанду обнаружил, что внизу, хотя и немного прохладно, но не настолько, чтобы это угрожало здоровью Брансена. Он прислушался к его ровному дыханию и поднес факел поближе к отверстию. На тонком тюфячке мирно посапывал обитатель кельи.

«Возможно, хотя бы во сне он обретает мир и спокойствие», – с неожиданной теплотой подумал Реанду. Монах отвел факел и стал подниматься, но движущиеся тени привлекли его внимание к стенам, и Реанду замер от изумления. Сотни, тысячи, десятки тысяч непонятных значков покрывали стены! Он заморгал, и письмена – а это определенно были какие-то письмена – стали отчетливее, неровные пляшущие строчки ясно выделялись на потемневших камнях. Сильнейшее любопытство отодвинуло заботу о сне мальчика на второй план, и Реанду спустился в подземелье. Он подошел к ближайшей от постели мальчика стене и отыскал то место, которое должно было обозначать начало работы; большая буква, совершенно незнакомая брату Реанду, открывала строку. Во время занятий по лингвистике Реанду

не отличался особыми успехами, более того, он был одним из самых отстающих учеников в монастырской школе, но сейчас он отчетливо мог разобрать буквы, складывавшиеся в слова.

– Поразительно, – прошептал он.

Неужели Брансен в своем отчаянии написал собственную книгу? Неужели он изобрел свои собственные значки и символы?

Реанду перевел удивленный взгляд на спящего мальчика, потом снова на стену и опять на мальчика. В конце концов он ошеломленно уставился на стену.

Даже тот факт, что первая буква была больше остальных, казался удивительным. Как мог глупый Аист до такого додуматься?

Не переставая изумленно покачивать головой, брат Реанду осторожно выбрался наверх и отправился прямиком к брату Бателейсу.

В тот самый момент, когда Бателейс следом за ним спустился в келью Брансена, Реанду понял, что его старший товарищ не испытывает ни малейшего восторга по поводу этой находки. Разглядывая письмена, Бателейс не переставал хмуро покусывать нижнюю губу. Затем он сделал знак подниматься, и они все так же тихо покинули келью.

– Утром, когда не будет риска разбудить мальчишку, мы вернемся и все подробно рассмотрим, – сказал Бателейс.

– Надо спросить его, откуда взялись эти каракули.

– В свое время спросим. У меня не хватит терпения слушать невразумительное бормотанье Аиста и разбираться в неправдоподобных небылицах.

При всем своем сочувствии брат Реанду и сам нередко мысленно называл Брансена Аистом, но произнесенная Бателейсом вслух кличка заставила его поморщиться.

После целого часа изучения настенных записей на следующее утро настроение Бателейса ничуть не улучшилось. На этот раз он взял с собой обрывок пергамента и кусочек угля, чтобы сделать оттиск с нацарапанных букв. Реанду предположил, что это явление можно объяснить только чудом, но Бателейс раздраженно отмахнулся от него и пробормотал себе под нос:

– Вероятно, мальчишка имел возможность рассматривать книгу.

– Но такая грандиозная работа требует немалого ума…

– В Бехрене водятся птицы, которые могут имитировать человеческий голос, брат мой. Так что же, нам преклонить перед ними колени?

На этом брат Реанду предпочел закончить свои предположения и молчал, пока Бателейс занимался своими изысканиями. В любом случае его мнения никто не спрашивал. Брат Бателейс даже не позвал его с собой, когда в тот же день пошел к отцу Жераку, и только тогда до Реанду дошло, что именно того так встревожило. Выходя из комнаты отца-настоятеля, Бателейс злобно прошипел:

– Проклятый Динард! Он привез с собой две книги!

В тот день Гарибонд чувствовал себя особенно скверно. Он сидел на камнях неподалеку от входа в дом и рассеянно забрасьшал удочку. Он думал о Брансене; теперь он всегда думал о Брансене и поражался, насколько пустой и холодной стала его жизнь после ухода мальчика к монахам.

Но все это только ради блага мальчика, неустанно твердил себе Гарибонд. А иначе ему оставалось только сидеть и плакать.

Вдалеке раздался топот конских копыт, но печальные мысли настолько захватили Гарибонда, что поначалу он их не услышал. Наконец он повернул голову и увидел, что всадники – трое монахов и два солдата городской стражи – уже поднимаются к входной двери.