Разбойный приказ
Шрифт:
– Ладно, – отрок улыбнулся. – Пожалуй, пойду, попью с тобой сбитню. А бабка не узнает?
Мулька засмеялась – гы-гы – обвела подворье рукою, мол, смотри, что тут творится, до нас ли? Митька даже покраснел, заругал себя – вот балда, не заметил, что не так все кругом, ну не так, как всегда. Обычно по вечерам тишь да гладь да Божья благодать, а нынче слуги бабкины так и мелькают, все приодетые, в рубахах вышитых. Кто бочонок с медком в избу тащит, кто окорок лосиный с амбара. Суета. Видать, к бабке нешуточный гость пожаловал. Ну да, не до Мульки теперь, похоже, вон и остальные девки простоволосые по заднему
Митька насторожился, задумался, а Мулька уже тянула его за руку в свою избенку.
Войдя, отрок перекрестился на висевшую в углу икону и, откинув занавеси, уселся за стол.
– Ну, наливай свой сбитень.
Девчонка юркнула за очаг и появилась не сразу, а через некоторое время, в течение которого Митрий размышлял о необычном госте, – как бы вызнать? А потому и вздрогнул, увидев перед собой Мульку с глиняным горшком в руках. Светлые волосы девчонки были распущены по плечам, вместо платка их украшал сплетенный из ромашек венок. Митрий вдруг покраснел – кроме венка ничего другого на Мульке не было.
– Умм! – Девчонка осторожно налила из горшка в деревянную кружку, кивнула – пей.
Митька выпил, а Мулька, примостившись рядом на лавке, принялась целовать его с таким жаром, что… В общем, Митька сопротивлялся недолго.
– Умм, – довольно приговаривала девчонка. – Умм!
– Да что ты все мычишь да мычишь? – Митрий растянулся на лавке, стыдливо прикрывшись рогожкой. – Давай хоть поговорим, да?
Мулька с готовностью закивала.
– Вот смотри, к вам ведь гость приехал, так?
– Умм.
– И гость непростой, не из Тихвина?
Девчонка кивнула.
– А зачем приехал, не знаешь?
– Гы-ы…
– Не знаешь… Поня-атно. А Платона Узкоглазова с Романицкой улицы знаешь? Он к вам захаживал?
Мулька задумчиво закусила губу, замычала – видать, хотела бы что-то пояснить, да не знала как. Митька встрепенулся, оперся на руку.
– Ладно, попроще. Значит, ты Узкоглазова знаешь?
– Гы-ы…
– Нет? Ну, тогда, про него слышала?
– Умм!
– Молодец, молодец, Мулечка! А вот парня, который у вас на усадьбе раньше жил да куда-то сгинул, ты уж наверняка должна знать, Васька Москва – так ведь его зовут?
Девчонка вдруг задрожала, и в округлившихся светло-серых глазах ее вспыхнул на миг такой ужас, что и самому Митьке стало страшно.
– Да не дрожи ты! Этот Васька, он убийца? Скажи!
Вместо ответа Мулька спрыгнула с лавки и, натянув платье, схватила Митьку за плечи.
– Умм! – девушка повелительно кивнула на дверь. Уходи!
– Да ладно тебе…
– Умм! Умм! Умм!
И ведь выгнала! Митька едва успел порты натянуть, рубаху уже надевал во дворе. Надел, волосы рукой пригладил…
– Митька, забубенная твоя башка!
– Ась?
Отрок оглянулся и увидал бегущего от избы Онисима. И чего разорался, знает ведь, где Митьку искать.
– Давай иди скорей в избу, хозяйка зовет!
Ну, хозяйка так хозяйка. Жаль вот, с Мулькой нехорошо получилось… и все же кое-что вызнал! Васька Москва – точно убивец, вот еще узнать бы, были ли у него самострелы и, самое главное, связан ли он с Узкоглазовым?
– Так, погоди-ка… – На полпути к избе Онисим остановил
Пожав плечами, отрок пошел к колодцу, ополоснулся, снова пригладил волосы, длинные, темно-русые, густые.
– Ну, вот, – теперь Онисим вроде бы остался доволен. – Эх, рубаха-то у тебя грязна.
– Ну уж другой нету, – обиделся Митрий. – Да и сапог не припас.
– Эх, голь-шмоль перекатная.
– Эй, вы там скоро? – донесся с крыльца повелительный голос Васьки Блина. – Быстрее, шпыни ненадобные, поспешайте, ежели плетей не хотите отведать!
Плетей не хотелось, а потому поспешили. Да так, что Митька споткнулся на крыльце, расквасив до крови нос. Пришлось Онисиму бежать за водицей, уняли кое-как юшку.
В горнице на широкой лавке, развалившись, сидел богато одетый толстяк с бритым лицом, или, как принято было говорить, – «со скобленым рылом». В левой руке толстяк держал увесистый серебряный кубок, в правой – плетку, коей время от времени похлопывал себя по зеленым сафьяновым сапожкам. В сапожки были небрежно заправлены алые шелковые шаровары, поверх которых была выпущена лазоревая рубаха, тоже шелковая, с узорчатой вышивкой по вороту и подолу, поверх рубахи красовался бархатный ярко-красный зипун с золочеными пуговицами, а сверху внахлест – зеленая суконная чуга – узкий кафтан для верховой езды с короткими, по локоть, рукавами, украшенный тонкой винтообразной проволочкой из черненого серебра – канителью. Под стать чуге и струящийся желтым шелком пояс с позолоченными варварками – шариками на тесьме – и кистями. Рядом с этаким франтом на лавке валялась отороченная беличьим мехом шапка с большим, размером почти что с ладонь, оламом – вызолоченной кованой бляхой с изображением корабля, плывущего по бурному морю под всеми парусами. Корабль этот и привлек в первую очередь внимание Митьки, больно уж был необычен, да и красив. Интересно, сколько вся эта красота могла стоить? Наверное, немало. Значит, незнакомец богат, и весьма. Какой-нибудь заезжий боярин? Скорее всего…
– Этот? – толстяк ткнул пальцем в Митькину сторону и недовольно поджал губы, жирные, лоснящиеся, словно он только что закусывал жирным мясом. А и закусывал, что с того?
– Этот, этот, друже Акулин! – откуда ни возьмись выскочила бабка Свекачиха в обычном своем шушуне, несмотря на теплую погоду, отвесила отроку подзатыльник – кланяйся, мол. Отрок послушно поклонился.
– Подь сюда! – поманил толстяк.
Митрий подошел ближе, остановился, внимательно рассматривая незнакомца. Лицо у того оказалось какое-то бабье, рыхлое, пухлощекое и, кажется, даже беленое! Ну да, беленое! И щеки горят – не сами по себе, румяна! Ну и ну…
– Черен, как ворон, черен! – с каким-то придыханием, явно недовольно, простенал толстяк и, махнув рукою, пожаловался: – Ну не глянутся мне чернявые, ты ж знаешь, бабуля!
– Во прошлое-то лето тебе всякие глянулись, только подавай, – вполголоса произнесла Свекачиха. – А нынче, гляжу, – чистый князь!
– Да-а, – сладко ухмыльнулся гость. – Нынче я многое могу себе позволить… и многих. Не чернявых, а каких хочется! Впрочем… – Он строго посмотрел на Митьку. – Сыми-ка рубаху, отроче!
– Сымай, сымай, – подтолкнула бабка.