Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]
Шрифт:
— Конечно, здорово, — засмеялась она.
С этого дня мы были вместе — в лаве, на шурфе, на откачке воды. Она охотно шла туда, куда ее посылали, как будто в благодарность за то, что ей разрешили еще немного поработать в шахте.
Маша не сердилась, когда я задавал ей свое бесконечное «почему», и однажды мне объяснила:
— Ты с первого дня приглянулся. И не знаю, чем. Наверное, ты не такой, как все. Какой-то мягкий, доверчивый. И всему-то ты веришь. А может быть, я лгу, откуда ты знаешь? Вот и выходит — доверчивый ты уж больно.
— Зачем
— Это чем же? — улыбнулась она. — Тем, что маленькая и работаю не там, где положено?
— Не только, — убежденно заверял я, хотя, конечно, не смог бы объяснить, почему мне с каждым днем все ближе и ближе эта женщина. Я не мог еще признаться, что жду ее с нетерпением, что мне не сидится долго одному, любую свободную минуту использую для того, чтоб побыть с ней рядом.
В рабочей обстановке, когда труд общий, люди знакомятся быстрее, и быстрее всего там, где их сталкивают вместе трудности, заботы, тревоги, и узнают друг о друге то, что не узнают соседи одного дома за несколько лет жизни. Все это было так, но в нашей дружбе было что-то еще такое, что объяснить одними словами навряд ли удастся.
— Уж не влюбился ли ты, парень? — спросил как-то проходчик нашего участка Трофимов. — Все ты вокруг да около так и вертишься. Шагу ей ступить не даешь.
— А что? — опешил я. — Разве нельзя? И почему влюбился?
Наверно, я выглядел таким растерянным и смешным, что он рассмеялся:
— Да ничего, я так просто… Уж больно ты прилипчивый.
Он частенько останавливал меня, спрашивал обо мне, о Маше, о том, что она говорила. Мне это было приятно, льстило то, что нашелся человек, который интересуется нашими отношениями. Не знаю почему, но Маше я не говорил о Трофимове, — может быть, потому, что думал: «Вот Маша узнает всю правду и посмеется надо мной».
Я не скрывал от Трофимова ничего и ни разу не слышал, чтоб он перебил меня, как бывало с другими, которые отчаянно махали руками: «Тоже мне выдумщик. Станет тебе Маша такое, мальчишке, рассказывать!» А я гордился тем, что Маша рассказывала мне такое.
— Зачем она ушла? — переспрашивала она. — Очень просто, ушла — и все. Не смогла жить.
— А дети? Куда их? Оставить без отца?
— Какого отца? Ты все о нем знаешь?
— Не все, но это, в конце концов, не важно. Она — жена!
— А дальше? — мягко спрашивала Маша. — Что дальше?
— Значит, она права? Ушла от мужа и права! — возмущался я.
И спор этот, как и многие другие, заканчивался тем, что мне приходилось соглашаться с Машей. Нередко она начинала так:
— Ну, поспорим?
И мы спорили — о жизни, о том, что видели в кино, читали в книгах. Получалось так, что Маша видела те же самые картины, читала те же самые книги.
Тайн у нас, как мне казалось, не было, и нам было легко говорить на любую тему. Только о Трофимове я все не решался сказать, хотя собирался это
Тайна эта раскрылась просто и совсем не так, как я ожидал.
После работы я зашел в раскомандировку. Маша была уже здесь. Мы договорились вместе встретиться с нашим начальником, чтоб выпросить у него теплые рукавицы. Наступил январь, и носить машинное масло в тяжелых бидонах голыми руками было не так-то уж приятно.
Губин задерживался. Мы терпеливо ждали его. Он вошел неожиданно, но не успел дойди до стола, как вслед за ним вбежал Трофимов в распахнутом пальто. Подскочил к Губину, схватил его за отворот пиджака, закричал:
— Побегать решил, побегать!.. Да я… я морду набью! Слышишь, ты!
— Подожди, успокойся, — хрипел Губин. — Зачем же на людях и в пьяном виде? Тебе же хуже будет!
— Мне хуже не будет, а прогул вычеркни. Я был в шахте, был!
— Трофимов! — Я подскочил к ним, чтоб разнять, успокоить.
— Это ты, праведник, — скривив губы, протянул Трофимов. — Ты — здесь. Ты — тоже здесь.
Он отпустил Губина и резко повернулся ко мне:
— Что, подглядываешь? Да?
— Зачем же так, Трофимов? — уже за меня вступился Губин. — Иди проспись. Ты же пьян.
— Пьян? Да, пьян. Ну и что? — вызывающе воскликнул Трофимов. — А ты… ты кто?
— Подожди, Трофимов, — потянул я его за рукав. — Пойдем отсюда.
Но Трофимов не слушал меня, он наваливался на стол, пытаясь вытянуть из-под ладони Губина какую-то тетрадь.
— Вычеркни! Не позорь! Слышь, не позорь!
— Ну, хорошо, хорошо, — замахал руками Губин. — А сейчас иди. Иди.
— А ты при мне… при свидетеле вот… Он правду любит… Пусть знают: Трофимов не прогульщик… Не позорь… Вот…
— Успокойся, Трофимов, успокойся.
— Пойдем отсюда, — просил я, продолжая тянуть Трофимова за рукав.
— Ладно, поверим. — Трофимов ткнул в меня пальцем: — При свидетеле — вот.
— И не только я…
Я оглянулся, но Маши в раскомандировке не было.
«Неужели испугалась? — подумал я, но тут же отверг эту мысль, как невозможную, легко принял другую: — Ушла, по делам ушла, не иначе».
— И ты, ты тоже, — указал Трофимов на Губина. — Верно.
Начальник участка покачал головой и опустился на стул, разглаживая смятые листки тетради. Трофимов, отшатнувшись от стола, повернулся, исподлобья взглянул на меня и, ничего не сказав, вышел из раскомандировки.
— Ну и тип! — вздохнул начальник участка. — Совесть замучила… А ты зачем здесь?
— Он действительно прогулял, Павел Васильевич?
— Да не совсем. С горным мастером схлестнулся. Хотел пораньше уйти — приспичило что-то. Объяснить не объяснил, а тот обиделся, жетон не отдал. Трофимов — без жетона и на-гора. Ушел — и баста. Вот он какой хороший. Он хороший, а другие…
Губин не закончил, снова вздохнул.
— А тебе что надо? — вновь спросил он меня.
— Потом. — Я поспешил из кабинета.