Разбуди меня
Шрифт:
— А вы умеете? — прикусывая губу уточняет вредительница.
— А у нас выбора нет! — улыбаясь, дёргает бровями Йода. — Кто кроме нас?
Его взгляд съезжает на ее грудь.
Она тоже опускает свой следом.
— Оу.
Невинно хлопая ресницами, скрещивает руки на груди.
— Я могу помочь, кстати!
— А Вы, Татьяна, электрик?
— Нет, но я… сообразительная.
— Это мы заметили, — фыркаю со смешком.
— Танго, придержи барышню, а то, боюсь, всю округу без света оставим.
—
Заправляет прядь за ухо. Там — обезьянка. И я, кажется, начинаю понимать ее выбор. Тотем? Ей идёт…
— Нужны резиновые сапоги, перчатки… — перечисляет Гордей, обсуждая с Тимом.
— В сарае всё, — отправляю их.
Качая головой, снимаю с себя тельняшку, протягиваю Татьяне.
— Благодарю! — делает она лёгкий реверанс, не опуская рук.
И отворачиваясь, натягивает мою тельняшку. На ней — как чуть великоватое платье.
Тонкие шаровары промокли и облепили ноги. Босая. На одном из пальцев — колечко. Маникюр на больших пальцах — подсолнухи.
Забавная…
И при том, что женщина довольно красивая, пафос и горделивость явно обменены на ухмылочку и шиложопость.
Отвожу взгляд.
Ловлю голым торсом дождь. Кайф…
И даже первый раз за все это время улыбаюсь от удовольствия, глядя на серое небо.
И теперь она искоса разглядывает мою обнаженку. И взгляд ее такой откровенно и наивно впечатленный… Что я снова забываю о своих проблемах. И, выебываясь, подергиваю слегка мышцами.
— Чем расплачиваться будете, Татьяна? — шутливо нахмуриваю брови.
— Есть у меня кое-что ценное… — срывается вдохновенно в сторону своего дома.
— Стоять! — хватаю в ужасе за тельняшку, дёргая на себя. — Напряжение!
С воплем взмахнув руками, летит назад.
Не задумываясь слишком, корректирую траекторию так, чтобы приземлилась ко мне на колени. Все остальные версии — негуманны.
— Ай-ай-ай!
Уверенно впечатываю в себя, задохнувшись от ощущений женщины в своих руках.
Я по нему пиздец как соскучился.
— Ой… — смотрим друг другу в глаза.
Наши носы близко. Сердце грохочет.
Набираю побольше воздуха в грудь.
— Татьяна, Вашу мать!
— А давайте, на "ты"? — смешливо морщит нос.
И вот как ее отчитывать?
— Что там у вас такого ценного?
Мое дыхание сбивается.
— "У тебя"… — хрипло исправляюсь я.
— Я в подвале вино нашла и коньяк, — дёргает многозначительно бровью. — Из отличного винограда, больше двадцати лет выдержки. Одна — сопьюсь. А так — дровосеков ваших угощу, и вам — даму отпоить.
— Ах да… — вспоминаю о Кире.
— Уже можно меня отпустить, — шепотом.
Отдергиваю поспешно руки.
Татьяна, вспорхнув, покидает мои колени.
Чего это я?..
Пульс оглушает,
Озадаченно прислушиваюсь к себе. За последние пару месяцев, она единственная женщина, которая реагирует на меня как на мужика, а не на объект жалости и сожаления. Вот и сносит немного башню.
Действительно есть у нее кое-что ценное — вот это.
Но вообще-то, это она зря. Потому что я всё ещё "объект жалости".
— Ну, всё! — возвращаются мои "дровосеки". — Сидеть вам до завтра без электричества.
При Кире неудобно просить друзей о помощи, ну что ж теперь?
И я прошу принести дров для камина, свечи достать, ещё по мелочам…
Татьяна возвращается со спиртным. Оно в старых бутылках в форме виноградных лоз. Закрыто пробковыми крышками. На каждой самодельная этикетка. Там синим карандашом и неровным почерком дата розлива.
— Ого! — разглядываем мы.
Это ещё бабушка Татико делала… Готовила она, конечно, просто атас! Особенно беляши из осетрины и лосося.
Отец Тати работал где-то на севере вахтами. И нам — "рахитикам", как звала нас ее бабушка, пихали с ней по детству ненавистную красную и черную икру — "витамин Д", и вот, беляши. Это дело мы уже очень уважали! Поедая тазами. Но корм был не в коня.
— Да это целое состояние. — нюхает коньяк Йода. — Не жалко?
— Берите-берите! Хорошим людям не жалко. С благодарностью от меня и моей печени! — хихикает Таня.
Кира сидит никак не участвуя в происходящем.
Я киваю всем незаметно на выход, показывая на часы на руке, чтобы подождали ее после разговора.
Жмём руки.
Татьяна провожает друзей, развлекая их.
Мы остаёмся вдвоем с Кирой.
— Переварила?
— Угу…
— Чего скажешь?
Пожимает растерянно плечами.
— Ну… тогда, пока? — выдыхаю тихо.
— Я понимаю, что нужно остаться, — ведёт рукой по волосам. — Но я, Дим, не могу. Родители завтра утром приезжают. У них ключей нет.
— Конечно.
— Я когда их провожу… Я приеду. Как смогу.
— Обязательно, — на автомате кидаю я.
Мне, если честно, плевать что она говорит сейчас, я жду — прикоснется или нет. Потому что я все могу понять — и шок, и неадекват.
Но как не прикоснуться к любимому человеку после разлуки — нет, не могу.
И если обнимет, поцелует и я почувствую близость и поддержку, а не эту истерику, я готов, блядь… реально свернуть горы!
— Я правда приеду, Дим.
Киваю.
— Там ребята ждут, Кир.
Встаёт.
— Ну, пока… Иди.
Проходит мимо меня. Притормаживает. Опускает взгляд на мои бедра. Венка на ее шее бьется. И я ловлю что-то такое невыносимое от нее во взгляде.
Растерянность, отчуждение, смущение, жалость и даже может быть… брезгливость?