Разбуженный дракон
Шрифт:
На пальцах, локтях, коленях почти не осталось живой кожи, соленая пыль, покрывающая камни, прилипала к ранам, но светлорожденный не чувствовал боли. Он ослеп и оглох, перестал ощущать запах нагретого камня. Перестал осознавать течение времени. Потерял прошлое и будущее. Остался только кусок стены, по которому ползло лишенное разума, обгоревшее под свирепыми лучами южного солнца, белое от пыли человеческое тело. И красные пятна крови, которые тут же темнели и высыхали на горячем камне.
Невероятно – он все-таки
Когда вокруг уже начали расползаться быстро густеющие сумерки, светлорожденный перевалился через край обрыва на ровную, поросшую короткой травой верховую тропу.
Мгновение спустя он уже лежал на этой самой тропе, а руки и ноги его продолжали шевелиться в воздухе, ища опору, как лапы перевернутого на спину краба.
Если сознание через какое-то время и возвратилось к молодому воину, то лишь потому, что тело его, иссушенное, измученное, превратилось в один нескончаемый вопль. И вопль этот был: «Пить!»
Только поэтому он сумел подняться на ноги и, ничего не соображая, побрел в абсолютной темноте в неизвестность. «Пить!»
Он запросто мог упасть с того самого обрыва, который так тяжело ему дался. Но не упал. И нашел воду. В темноте. По запаху. Крохотный родничок, почти беззвучно сочащийся из камня и тут же теряющийся в рыхлой земле под густой мягкой травой. Но из него можно было пить, пить, пока вода не забулькала у самого горла. У нее был необычный запах и сильный известковый привкус, но светлорожденный не замечал ни привкуса, ни запаха. У нее был вкус и запах воды. Воды!
Напившись, северянин поискал вокруг и нашел несколько опавших переспелых банановых гроздьев. Некоторые из плодов еще можно было есть, и он съел их, запивая водой. А съев, тут же уснул. И спал до самого рассвета, когда его разбудили воины Берегового Патруля.
Они выследили его по капелькам крови, оставленным израненными ногами.
Признай они в нем пирата, участника вчерашнего набега, и молодой воин, четвертованный и ослепленный, был бы брошен умирать на берегу этого славного родничка.
Но северянин меньше всего напоминал омбамту. У него были светлые волосы и синие глаза благородного хольдца. Потому его не предали смерти, а, связав, перебросили через круп парда. Это было актом милосердия. Обычно пленника привязывали за руки к седлу и заставляли бежать за всадником.
Пленник был подданным Империи, но почти никто из конгаев не испытывал ненависти к северянам. Победители склонны к великодушию. Тем более что многие, вкусив все прелести власти соххоггоев, не без грусти вспоминали о временах Империи.
Светлорожденного приняли за потерпевшего кораблекрушение. Он рассказал историю о бое «Охотника» с пиратскими шекками. Рассказал он ее без продолжения, умолчав о своей роли и своем положении, но, из соображений правдоподобия, поведал о недавнем подъеме наверх. И в это конгаям было поверить куда труднее. Но, поглядев на стертые до мяса пальцы молодого воина, начальник патруля послал одного из солдат поискать следы подъема. И солдат нашел их. А уж убедившись
Всадники поехали на север, и примерно через полмили тропа сошла вниз, в маленькую долину-ущелье с речушкой, впадающей в море, и выстроившимися вдоль нее легкими конгайскими домиками. Стоило светлорожденному проплыть эти полмили – и не пришлось бы карабкаться вверх по обрыву (кстати сказать, в месте его наибольшей высоты).
Несмотря на жару, сотник был облачен в доспехи и легкий шлем.
Светлорожденного поставили перед ним. Со связанными руками, но не на коленях.
– Кто ты? – спросил сотник на прекрасном хольдском.
– Нор, сын Грота из Гиба! – не моргнув глазом, солгал светлорожденный.
– Гиб? Где это? – спросил конгай.
– У озера Лёйр, достойный. Охотничий поселок на севере, в предгорьях.
– Допустим. А чем ты докажешь, что не лжешь?
Пленник пожал плечами:
– Ничем. Убей, если не веришь.
Сотник впился в него взглядом:
– А если я тебя немного поджарю?
– Давай,– сказал пленник.– Говорят, теперь и у вас не брезгуют человечиной!
– Ты! Ублюдок! – Жилистая рука сотника схватила пленника за горло.– Сравнил мою страну с Омбамом!
– Отпусти его, командир! – вмешался начальник дозора, десятник, приведший пленника.– Он говорил не о нас с тобой!
– А о ком же? – зарычал сотник, но вдруг осекся и, выпустив горло северянина, тяжело опустился в кресло.
– Я отрежу тебе язык! – через некоторое время произнес он, уже более миролюбиво.
Светлорожденный промолчал.
– Не пугай его, командир! – посоветовал начальник дозора.– Он взобрался на Драконову Кручу. Так он сказал, и он не лжет! – Конгай указал на покрытые коркой засохшей крови руки и ноги пленника.
– А не ободрал ли он их, ползая на четвереньках вокруг наших укреплений? – предположил сотник.
Светлорожденный негромко засмеялся.
– Нет! – сказал десятник.– Я послал человека проверить. Парень изрядно «наследил», пока поднимался.
– А с чего это ты решил проверить?
– Равахш [24] ! Начальник! Разве ты слышал о человеке, что взобрался на Драконову Кручу?
– Дураков много! – хмыкнул сотник.– Хотя лазать по скалам умеют не все. Зачем ты, Нор, полез на нее? Ты же запросто мог убиться. Или ты не знаешь, что наш флот ежедневно осматривает берега? – добавил он, подпустив в голос суровости.
24
Равахш – злой бог Гибельного Леса. Здесь – ругательство.