Разделенные океаном

Ли Маурин

— Привет, — здоровалась Молли, легонько коснувшись его плеча и усаживаясь напротив за шаткий столик.

— Привет. — Гарри в ответ пожимал ей руку.

В ту ночь, когда произошел перелом и все изменилось, Гарри, сгорбившись, сидел, навалившись грудью на стол, и не пошевелился при ее появлении.

— Что случилось? — спросила Молли. — Ты сегодня какой- то мрачный.

— Мрачный! — Гарри выпрямился и насмешливо улыбнулся. — Я вовсе не мрачный, как ты изволила выразиться, — сердито заявил он, — напротив, я счастлив как никогда. Я уезжаю. Я намерен зажить по-настоящему и перестать заниматься ерундой, пытаясь

исправить то, что не поддается исправлению, и лишь зря теряя время.

— Ты уезжаешь? — Лишь эта часть его тирады достигла ее сознания. — Куда?

— В Испанию. Я намерен вступить в Интернациональную бригаду и сражаться с фашистами, которые пытаются свергнуть законно избранное правительство. Мы получили письмо с просьбой прислать добровольцев. — Выражение его лица изменилось и стало мягче. — Молли, милая, я всегда мечтал об этом: сражаться за правое дело, сражаться по-настоящему; не просто ходить на митинги, подписывать петиции и устраивать марши протеста, а встретить врага лицом к лицу и схватиться с ним врукопашную.

— Ты имеешь в виду, убить его прежде, чем он убьет тебя? — Молли пришла в ужас. Она не хотела, чтобы Гарри уезжал и подвергал опасности свою жизнь, сколь бы благородной ни была причина. — А как же мы? — жалобным голосом спросила она.

— Мы? — Он вновь разозлился. — Нет никакого «мы». Мы оба знаем, что я недостаточно хорош для тебя и что никогда не будет никакого «мы». Это еще одна причина, по которой я уезжаю. Я люблю тебя, Молли, но мы топчемся на месте. — Он взял со столика чашку — Молли не заметила, когда ее принесли, — отпил глоток и со звоном поставил на стол. — На одном и том же проклятом месте.

— Но, Гарри, — робко заметила она, — что же нам делать?

— Мы могли бы пожениться. — Он с вызовом уставился на нее, и на его лице отразились такая любовь и желание, что ей захотелось заплакать.

— Ох, Гарри, ты сам знаешь, что это невозможно. — Она чуть не плакала. — Против нас столько всего; религия например.

— Религия! Ха! У меня нет времени на религию; зажигать свечи, возносить молитвы статуям и слушать бормотание священника на латыни, которую никто не понимает, — к чему все это? — Стол вновь содрогнулся, на сей раз — от удара кулаком. — Маркс говорил, что религия — опиум для народа, и он прав. Я, например, атеист. Я не верю ни во что, кроме себя самого и доброты человеческих сердец. Если бы только людям позволили жить так, как они хотят, без вмешательства капиталистов и политиков — и проклятых священников!..

Молли хотелось возразить ему, сказать, что он ошибается, что большинство людей вовсе не так хороши, как он полагает, и что он смотрит на мир сквозь розовые очки. Но Гарри готов был умереть за дело, в которое верил, а на это способны очень немногие мужчины и женщины.

— Дело не только в религии, Гарри, — прошептала она. — Предположим, мы поженимся, у нас будут другие дети и мне придется бросить работу. На что мы будем жить? Скажи мне, сколько ты зарабатываешь в неделю?

— Двадцать пять шиллингов, — проворчал он. — Мы могли бы переехать в деревню, и я мог бы найти работу на ферме — хотя заработки там просто смехотворные. — Плечи у него поникли, когда он осознал всю справедливость ее слов. — У нас нет надежды, верно?

— Да, любимый. — Она погладила его по руке.

—

Я хочу тебя, — сказал он. — Я хочу тебя так сильно, что готов вернуться в доки, если они возьмут меня, и держать свой большой рот на замке хотя бы некоторое время. Я бы хотел, чтобы ты не была такой чопорной и правильной, Молл, — как-то по-детски сказал он, — и больше походила на других девчонок.

— В чем, Гарри? — Она никак не могла взять в толк, о чем он говорит.

— Ты сама знаешь, в чем. — Он избегал смотреть ей в глаза.

Молли наконец сообразила, о чем идет речь.

— Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы мы с тобой занимались любовью? — Она почувствовала, что краснеет, но продолжала: — Где? В каком-нибудь переулке? В доме моей свекрови, когда она и дети будут спать? Ты остался бы, если бы мог заниматься со мной любовью?

— Может быть. Если бы знать, что когда-нибудь мы будем вместе. Я не всегда буду чернорабочим. Я читаю книги, разбираюсь в вещах, о которых многие даже не слышали. Я мог бы научиться говорить правильно, как ты.

— Ох, Гарри, перестань! Я люблю тебя — да, люблю. — Молли кивнула, словно признаваясь в этом не только ему, но и себе. — Я люблю тебя, но у нас ничего не получится. У меня четверо детей, и они для меня всегда будут на первом месте. Им и так пришлось нелегко. — По крайней мере, Меган и Броуди: Джо и Томми не помнили отца.

— Итак, если через несколько лет я не приеду к тебе на «роллс-ройсе» в костюме с Сэвил-роу [69] , у меня нет шансов? — К ее удивлению, Гарри сумел выдавить улыбку.

69

Сэвил-роу — улица в Лондоне, где расположены дорогие ателье по пошиву мужской одежды.

— Мне не нужны дорогие автомобили и шикарная одежда, Гарри, и надежда остается всегда. Поживем-увидим. — Глаза ее наполнились слезами. — Я не хочу, чтобы ты уезжал.

— Мне здесь нечего делать, Молл. Я должен уехать.

— Когда?

— Нужно позаботиться о билетах и тому подобном. Я постараюсь уехать как можно скорее.

Пожалуй, она была слишком благоразумна и консервативна в своих взглядах. Единственный риск, на который она пошла в своей жизни, — неудавшаяся попытка сбежать из Ирландии в Америку — и посмотрите, что из этого вышло! Сколько бы Молли ни ломала голову, под какими бы углами ни рассматривала эту возможность, она не могла назвать другой причины, по которой могла бы выйти замуж за Гарри Бенедикта, кроме той, что они любят друг друга. Для многих женщин этого было бы достаточно, но только не для нее.

Она представила себе, что пишет Финну о том, что собирается выйти замуж за коммуниста-чернорабочего, — он был в шоке, когда она вышла замуж за полицейского. Что до ее свекрови, то Ирен ни за что не потерпела бы ничего подобного, хотя бы из религиозных соображений. Она пришла бы в такую ярость, что запросто могла бы вышвырнуть Молли с детьми на улицу, нимало не заботясь о том, что больше всего навредила бы себе самой и что ей придется просить милостыню, чтобы платить за аренду и прокормиться. А Лили и Паулина отвернулись бы от нее, и даже Глэдис наверняка перестала бы с ней разговаривать.