Разгильдяй
Шрифт:
— Ну, ну, — продолжил жандарм, привставая и всё ещё удерживая беднягу за воротник.
— Вот тебе и ну. — Сказал я и ударил жандарма со всего размаха в рыло.
Жандарм усидел на стуле, но не устоял на ногах. Хотя ворот официанта он всё таки отпустил. Я встал из за стола и отволок жандарма, находящегося в полубессознательном состоянии из ресторанного зала. В прихожей усадил на скамейку или лучше сказать уложил на скамейку, ибо сидеть бедняга не в состоянии. Я его понимал. Одно дело бить чужие морды. А вот, получить в собственную морду, это не каждый
Я в прошлой жизни тренировался и тому, и другому. Полковница называла это воспитанием боевого духа у мужчины. Не можешь держать удар, нечего делать в авиации. С полковницей я не боксировал, а с полковыми дамами приходилось. Причём приходилось отбиваться в полную силу и руками, и ногами, иначе нежные дамские ручки, а тем более ножки, могли выбить дух из тела и кровавые сопли из носа. Конечно, тренировался я и со своими мужиками, но страшнее всего избиение младенца двумя полковыми дамами сразу. Избиение младенца, так называлось испытание на силу воли, когда несколько дам пытались выбить из тебя дух.
Главное в этом испытании не ответить в раздражении противнику, а выдержать удары и не дать сбить с ног. Сбили с ног, значит нет выдержки, значит поддался на провокацию, значит и в воздушном бою, вместо того, чтобы уйти от удара бросишься в атаку и испортишь полковнице показатели.
Сел на место и чувствую какое-то изменение в атмосфере зала. Не слышно воплей и шума со стороны тех господ, которые только что вопили и орали как резаные, по крайней мере, мне так казалось.
Один из господ, толстоватый, да что там говорить, толстый, в усах и бороде как многие в этом отражении, энергично направился в мою сторону.
— Разрешите представиться, — спросил он.
Я рассеяно кивнул головой, не понимая, чего от него ожидать, может спросит, каким образом, так получилось, что тела убитых оказались в номере или не я ли их уконтропупил?
— Петр Аркадьевич Столыпин.
— Очень рад за Вас дорогой Петр Аркадьевич. Меня зовут Виктор Александрович. Чем, как говориться могу? Да Вы присаживайтесь. Не пойму почему жандарм приволок беднягу официанта? Неужели здание окружено и никому не разрешается выходить? Какой произвол, Вы не находите?
— Видите ли, дорогой Виктор Александрович, это я приказал окружить гостиницу и всех, кто пытается выйти задерживать и проводить дознание, кто таков.
— А, чем я Вас заинтересовал, господин Столыпин?
— Ударить жандарма в нашей стране преступление, строго карающееся законами империи.
— И, что? Вы предлагаете услуги адвоката?
— Что же, я могу так поступить, если Вы не социалист.
— Не любите социалистов, господин Столыпин?
— Не люблю. Так как же?
— В отношении социалистов?
— Именно, Виктор Александрович.
— Не знаю, что и сказать. По чести говоря, не знаю, что означает Ваше слово социалист. Судя по всему, Вы вкладываете в него отрицательный смысл. Но, мне Ваши антипатии и психопатии не интересны. Мне интересны те, кто покушается
— Не тот ли Вы путешественник, который собирается в Сибирь на место падения метеорита и приглашающий в путешествие всех желающих.
— Господин Столыпин попал в самую точку. Именно я собираюсь лететь в тайгу. К сожалению планы сделать такое путешествие возможным наталкиваются на противодействие. Не знаю в курсе Вы или нет, но на меня вчера совершено покушение. В моё отсутствие в номере были застрелены жандармы, несомненно посланные меня защищать. А вместо этого, что вышло? Спасло только то, что в момент покушения меня в номере не было.
Вешаю лапшу на уши Петру Аркадьевичу и замечаю как к нам подходит мой любимый крокодил, ротмистр Алексей Трофимович.
— Добрый день, Пётр Аркадьевич.
Поздоровался с собеседником жандарм.
— Я бы не советовал находиться рядом с Вашим собеседником. Дело в том, что как сказали, он ударил жандармского чина, а это наказуемое деяние в нашей стране. И, кроме того, он причастен к убийствам на всём пути следования в столицу империи.
Мне такое представление совершенно не понравилось. Я резко возразил.
— Любезнейший Алексей Трофимович, а не будете ли Вы любезны поздороваться и со мной. Насколько помню, весь сегодняшний день Вы мешали мне наслаждаться жизнью. Вот и господин Столыпин подтвердит, что какой-то хам, как и Вы, сейчас без приглашения уселся за столик и принялся качать права. Почему господин Столыпин, известнейший во всём мире адвокат, спрашивает разрешение, здоровается, а замухрышки жандармы, в обсиженных мухами мундирах пренебрегают правилами приличия.
Запомните, господин капитан, если правила общежития в нашей империи будут нарушаться одними, то другие тоже захотят нарушить эти правила и тогда Вам как и обещал придётся искать укрытия. С того предупреждения Вы и шагу не сделали, чтобы уменьшить вероятность такого страшного Вашего конца. Как Вы считаете, господин Столыпин, должны ли жандармы соблюдать правила приличия? Или, если сейчас господин жандарм вдруг захочет помочиться на столик, это будет считаться в порядке вещей?
— Однако же… — Начал было господин Столыпин. Но, не договорил. Его перебил жандарм.
— Не говорите ничего Пётр Аркадьевич. Сейчас, если Вы вступите в дискуссию с Виктором Александровичем, то он заморочит голову как и мне.
Я вскочил со своего места и размахивая пальцем вытянутым в сторону жандарма завопил:
— Это инсинуации, я требую сатисфакции. Где доказательства? Что ещё Вы мне приплели? Я буду жаловаться на Ваше безобразное поведение. Ваше место вообще в доме для убогих разумом. С каких это пор честных и порядочных граждан обвиняют в жульничестве? Как прихватить на жареном какого ворюгу, так Вас нет. А как на честного человека наброситься, так сразу. И неизвестно, делается это по недоразумению или специально, для вымогательства.