Разгневанная земля
Шрифт:
— Я выехал из Прессбурга двадцать шестого, со мной письма Кошута к Мессенгаузеру и рейхсрату. Я могу вручить их вам, генерал, но для этого требуется сапожник: документ зашит между подошвой и стелькой моего башмака.
Бем предложил Видовичу следовать за ним в здание городской библиотеки, служившее теперь штаб-квартирой для защитников «Звёздной баррикады».
Между тем Миклош охотно рассказывал о своих приключениях защитникам баррикады.
— … А когда господину Видовичу предложили тайно пробраться в Вену с важным письмом, он взял меня с собой. Он правильно рассудил: про мой побег
Юный Игнац настороженно слушал рассказчика, не сводя с него глаз.
Миклош, в свою очередь, присматривался к молодому воину.
— Ты мне будто знаком. Ты откуда?
— Оттуда, где и ты бывал, — из «Журавлиных полей».
— Что-то тебя не припомню…
— Где же тебе, знатному чикошу, было ребятишек замечать.
— Ну, а отца твоего как звать?
Глубокие, печальные глаза юного гвардейца потемнели.
— Нет у меня ни отца, ни матери!
Миклош не стал больше расспрашивать.
Прочитав письмо Кошута, Бем решил отправить на встречу венгерским войскам курьера с планом одновременных атак. Видович предложил послать Миклоша, владевшего хорватским и венгерским языками.
Бем вызвал его к себе и объяснил план предстоящих военных действий.
— Повтори-ка всё по порядку!
Миклош точно изложил план Бема и добавил:
— Хорошо бы всё написать, а то венгры, пожалуй, мне не поверят…
— Не поверят?
— Дураком был: дрался с ними на стороне Елашича.
— Опасение серьёзное. Могут тебя принять за вражеского лазутчика. Но план письменно излагать не полагается. — Подумав, Бем предложил: — Хорошо бы тебе в попутчики взять венгра.
— С таким сподручней будет, — согласился Миклош. — Сквозь хорватские заслоны я его проведу, а он меня в обиду не даст у своих.
— Возьми Игнаца, — решил Бем, — он давеча и тут не дал тебя в обиду!
— Парень подходящий, — охотно согласился Миклош.
— А в какой одежде вы поедете?
— Я как есть — уланом и поеду. А парня хорошо бы офицером нарядить. Щуплый он, правда, но видал я таких неженок среди начальников.
— Обмундирования австрийского у нас хоть отбавляй, — заметил Бем. — А вот плохо, что Игнац хоть и говорит по-немецки, но не знает хорватского. Этак легко и попасться!
Соображения генерала только на минуту смутили чикоша. Он быстро нашёл выход:
— Я забинтую ему лицо, будто он раненый: только дышать сможет, а разговаривать ни-ни!
— А сам ты? Впросак не попадёшь?
— Я-то? Не сомневайтесь! У меня на этот случай кое-что припасено: приказ самого бана с благодарностью за отвагу, а самое главное — у меня всегда чутора полна крепкой сливянки. Она в хорватском лагере лучше всякого пропуска сойдёт!
— Ну, с богом, в добрый час! Получайте экипировку и в ночь двинетесь в путь. Я напишу письмо: пусть Игнац отдаст его Кошуту в собственные руки.
Генерал сел за стол и взял перо.
«…Здесь в Вене, — писал генерал Кошуту, — мы разыгрываем лишь один из эпизодов великой драмы европейской революции. Как бы ни закончился этот эпизод, действие во всей своей глубине
С такой армией, как венгерская, можно творить чудеса, если полководцы не погасят её боевой дух своими колебаниями и нерешительностью. В освободительной борьбе с особой силой действует золотое правило войны: “Время потерять — всё потерять!”
Помните: на Венгрию с надеждой взирает сейчас всё прогрессивное человечество!
Ваш Бем.
Вена, 27 октября 1848 года.
P. S. Молодой курьер Игнац, который доставит вам это письмо, один из моих славных “летучих гвардейцев”. Он отважен и беспредельно предан отчизне».
… 28 октября Виндишгрец перешёл к решительному штурму Вены, обрушивая на неё со всех сторон артиллерийский огонь.
Улица Пратер была охвачена пожаром. Всю силу нападения неприятель сосредоточил на районе Леопольдштадта.
Венгров всё не было.
Защитники Вены начали терять надежду на их помощь.
Сидя на походном стуле, Бем руководил обороной баррикады. Под градом пуль он хладнокровно отдавал приказы.
Генерал ждал, что венгры появятся в тылу противника. Он старался выиграть каждый час. Снарядов не хватало, Бем следил, чтобы ни один из них не пропал зря. На баррикаде стояло шесть тяжёлых орудий. Бем то и дело сам наводил их. Его примеру следовали и другие офицеры. Здесь собрался цвет ополчения: легионеры, «летучие гвардейцы», солдаты регулярной армии, перешедшие на сторону революции.
Нетерпеливо ждали сигнала к выступлению кавалеристы. В авангарде должен был пойти польский уланский эскадрон, сформированный Бемом. Польские кавалеристы с конфедератками на голове лихо сидели на лошадях, взятых из конюшни прежней венгерской лейб-гвардии. Их красно-белые знамёна развевались на ветру.
Во второй половине дня к Бему подъехал всадник. Это был Андреа Видович. Он спешился.
— Генерал! — обратился он к Бему. — Только что я стал свидетелем страшной измены. По Мариагильфштрассе двигалась вереница экипажей, впереди которой шёл трубач национальной гвардии с белым знаменем. Оказалось, что это делегация магистрата и части национальной гвардии. Делегация направлялась к Виндишгрецу просить мира. Народ кричал: «Убить этих собак из магистрата! Расстрелять их! Они хотят предать и продать нас!» Но делегация продолжала своё шествие, не обращая внимания на крики. Как могло совершиться такое предательство? Знает ли о нём Мессенгаузер?
Ничего не ответив, возмущённый Бем потребовал коня.
В штабе Бем застал Мессенгаузера за письменным столом. На лист чистой бумаги ложились рифмованные строки.
Генерал остановился в изумлении: он шёл к полководцу, а встретил поэта.
— Вы пишете оду? — воскликнул Бем в негодовании. — В честь какого героя?
Мессенгаузер посмотрел на генерала так, будто в его поступке не было ничего удивительного, и кротко ответил:
— Это моё завещание человечеству!
— Вы сидите и кропаете стихи, а в это время магистрат договаривается с Виндишгрецем о капитуляции! Не о вашей поэзии, а о вашем предательстве будут вспоминать потомки.