Разгон
Шрифт:
Карналь положил трубку, не слушая оправданий Кучмиенко, позвал Алексея Кирилловича. Тот вскользнул в кабинет, как тень, приблизился и не приблизился, был, наверное, между Карналем и Кучмиенко, между небом и землей, между присутствием и отсутствием, неуловимый и неопределенный человек, которого не обвинишь, но которым и не восхитишься.
– Что у нас сегодня?
– спросил академик.
– Я связался с той журналисткой, - тихо сказал помощник.
– Она уже здесь.
– Где?
– В приемной.
– Почему же
– Вы сказали, когда у вас будет "окно". Я выбрал.
Странная жизнь. Тебя даже не спрашивают. Находят "окна" в твоем времени и пихают туда кто что хочет. Каждый что-то требует от тебя, каждому что-то надобно, каждому должен давать, давать, и чем дальше, тем больше, становишься как бы своеобразным устройством, автоматом, который приводится в действие уже и не монеткой, а самыми разнообразными способами: телефонным звонком, голосом, взглядом, желанием, капризом, улыбкой, неуловимым настроением. О твоем же настроении никто не спросит.
– Хорошо, зовите, пусть войдет.
Алексей Кириллович выскользнул из кабинета, подмигнул заговорщически Анастасии, успел шепнуть ей на ходу: "Не в духе!" Тихо прикрыл за нею дверь, оставив с глазу на глаз с академиком. Карналь встал навстречу молодой женщине, предложил сесть.
– Меня вы знаете, - после первых слов приветствий сказал он, позвольте спросить, как я должен обращаться к вам.
– Меня зовут Анастасия.
– То есть Настя.
– Можно и так, но я бы хотела остаться Анастасией.
Высокая, худая. Карналь не любил высоких женщин, и вообще сейчас ему это было все равно.
– Слушаю вас.
– Ваш помощник...
– Оставим помощников.
– Редакция имеет намерение открыть рубрику "Рассказы известных людей об одном дне войны"...
– Как понимать: известных?
– Буквально.
– Но ведь я не маршал, не Герой Советского Союза.
– Вы академик. Вас могли убить, человечество утратило бы редкостный ум.
– Война не выбирала. Вполне вероятно, что миллионы намного более ценных умов утрачены трагически и бесповоротно.
– Вот поэтому-то воспоминания таких людей, как вы, имели бы особую ценность...
– К сожалению, моя профессия не дает возможности предаваться воспоминаниям. Не говоря уж о моем нежелании. Думаю, вы не станете меня вынуждать.
Анастасия бросила на него быстрый взгляд, во взгляде была почти ненависть, Карналь уловил это, подумал, что мог бы вести себя с девушкой поприветливее, но что-то ему мешало. Это уж было совсем невыносимо! Мало из него тянули идей, разработок, теорий, это требовало энергии, бессонных ночей, постоянного сверхчеловеческого напряжения - теперь хотят еще воспоминаний!
– Я слишком занятой человек, - сказал почти сурово.
– Человек не может быть в едином измерении.
– Спасибо, что объяснили.
– Вы разрешите хотя бы сфотографировать вас?
–
– Мы не смогли дать ваше фото к отчету о встрече ученых с журналистами. У меня просто не вышел ваш снимок. Вы показались мне... не очень фотогеничным.
– Думаете, я стал фотогеничнее за эти дни?
– Тогда я не очень-то и старалась. Теперь попробую.
– Наверное, это страшно капительное дело: позировать.
– Не беспокойтесь. Эта камера автоматическая. Она все сделает сама.
– Тогда...
– Вы хотите спросить: зачем я здесь?
– Приблизительно.
– Заодно вам хочется выбросить и мою японскую камеру?
– Угадали.
– Знаете, мне тоже как-то неинтересно здесь. Может, и... моей камере. Вы просто на редкость неинтересный человек. Ничего поучительного. Ваш мозг вполне вероятно. Но как человек...
Карналь засмеялся. Так с ним давно никто не разговаривал.
Анастасия уже шла к двери. Так оно лучше. Он никогда не казнился, когда приходилось буквально выбивать себе крохи времени, отбиваясь от настырности и любопытства множества людей, которым просто нечего было делать. Эта девушка, похоже, принадлежит к той распространенной нынче категории людей, которые, абсолютно ничего не умея делать, готовы болтать обо всем на свете, выказывать информированность, делая вид, что именно они решают все проблемы.
– Кстати, моей дочке, пожалуй, столько же лет, сколько вам, неожиданно для самого себя сказал Карналь вдогонку Анастасии.
Она остановилась у двери, глянула на него без любопытства.
– Очевидно, я должна сказать, что моему отцу столько же лет, как и вам. К сожалению, это не играет никакой роли.
– Ошибаетесь, в этом мире все играет роль и все имеет значение. Для начала вы могли бы записать воспоминания о войне вашего отца.
– Он погиб.
– На войне? Но ведь...
– Вы хотите сказать, что тогда я не могла бы родиться? Он погиб, когда я училась в девятом классе. Испытывая новую военную технику.
– Простите, если причинил вам боль.
– Но о войне он не рассказывал мне никогда. Не знаю, почему. Может, собственным детям отцы никогда об этом не рассказывают. Мне кажется, что даже генералы рассказывают о войне лишь чужим детям - не своим. Пионерам, красным следопытам...
– А ваш отец?..
– Он был полковник.
Карналь вздохнул:
– Я только лейтенант.
– Но теперь вам, наверное, давно уже присвоили генерала?
– Забыли так же, как забыли выслушать мои военные воспоминания. Кажется, никто, никогда, кроме...
Он сказал "кроме" и замолк. Анастасия уже не могла так уйти отсюда, чувствуя, что их разговор из неприятно-официального неожиданно приобрел характер почти интимный. Уйти - означало оставить этого человека с его болью, а что Карналь был полон боли - это Анастасия видела отчетливо и безошибочно.