Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По
Шрифт:
Какое-то мгновение Баллингер ничего не отвечал, устремив на девочку испепеляющий взгляд. Ноздри его раздувались, желваки от ярости ходили на щеках, он тяжело дышал. Прошло немало времени, прежде чем сердитый румянец сбежал с его лица и дыхание стало ровнее.
– Вижу, ты прав, – пробормотал он. – Только пусть больше не разевает свою чертову пасть, так-то лучше будет.
– Сейчас все улажу, – сказал Фаррагут. Порывшись в кармане брюк, он достал носовой платок, скатал его и, наклонившись над Луи, силой открыл ей рот и сунул комок внутрь.
Видеть, что с ребенком обращаются
В этот момент стало ясно, что мы с Луи в серьезнейшей опасности. Бегство казалось невозможным. Оставалось надеяться лишь на то, что нам каким-то образом удастся приостановить дьявольский замысел Фаррагута и его кровожадного соучастника, пока не появится возможность бежать. Я сказал Барнуму, что отправляюсь к старому врачу, чтобы предупредить его о Баллингере. Если исчезновение Луи заметят ее друзья и домочадцы, то, возможно, поисковая партия уже в пути.
Поэтому я, насколько это было в моих силах, повернулся к Фаррагуту и обратился к нему со следующими словами:
– Хотя, разумеется, мне было лестно, что вы оценили мой мыслительный орган столь высоко, боюсь, что я переоценил свои умственные способности. Учитывая нынешние обстоятельства, можно сказать, что мне не удалось разгадать тайну, в которую я оказался замешан.
– Ну что вы, По, – наигранно удивленным тоном произнес доктор, – вы себя недооцениваете. Если вспомнить историю от начала до конца, вы блестяще себя зарекомендовали, и я никогда не сомневался, что так оно и будет. Вам многое удалось раскопать о моем старом друге. Вам даже удалось обнаружить шкатулку, которую он у меня украл.
Повернувшись к дагеротиписту, который пристально смотрел на меня, Фаррагут добавил:
– Мистер По во многом оказался прав, разве нет, Герберт?
– Мертвецки прав, – сказал Баллингер, зловеще улыбаясь.
– Тем не менее, – сказал я старому врачу, – для меня до сих пор остаются загадкой многие стороны этого дела. И не в последнюю очередь, конечно, какую роль сыграли во всем этом вы?
– Роль? Да никакую, – сказал Фаррагут. – Мне просто хотелось вернуть мои особые ингредиенты. Теперь, после того как Герберт вернул их мне, все в порядке.
– Понятно, – сказал я. – Стало быть, история о том, что вы нашли небольшой, случайно припрятанный запас этих чудодейственных веществ, была…
– Маленькой ложью во спасение, – ответил Фаррагут. – Никаких запасов нет. Единственные стоят вон там, на столе. Хотите взглянуть?
– Весьма, – произнес я.
Пока доктор Фаррагут направлялся к столу, дагеротипист подошел к своему аппарату и, подняв деревянную подставку так, что камера легла ему на правое плечо, перенес его через помещение, установив рядом с пылающими факелами.
– Мужайся, Луи, – шепнул я девочке, наклоняясь к ней настолько, насколько позволяли мне путы. – Помощь уже в пути. Я уверен.
С кляпом в виде носового платка доктора Фаррагута во рту мужественный ребенок мог только энергично закивать мне в ответ. Несмотря на наше отчаянное положение,
В этот момент я снова сосредоточил внимание на докторе Фаррагуте, который вернулся и теперь стоял прямо перед моим креслом. В руках он держал самый маленький из лежавших на столе тряпичных свертков. Развязав бечевку, он стал разворачивать его. Как только он приступил к своему занятию, ноздрей моих коснулся исключительно неприятный, хотя и до странности знакомый запах, в котором я быстро признал зловоние, исходившее из шкатулки, когда ее впервые открыли после обнаружения в кабинете доктора Марстона.
– Вот, – удовлетворенно произнес добрый доктор, показывая мне содержимое свертка.
Выставленный на мое обозрение предмет выглядел настолько гротескно, что в первый момент я только ошеломленно перевел дух. Это было нечто сморщенное, съежившееся, красно-бурое, чуть побольше кулака взрослого мужчины. Однако долго противиться ужасной правде я не мог.
– Это сердце! – выдохнул я. – Человеческое сердце!
Одновременно я услышал, как рядом со мной взвизгнула от ужаса Луи Элкотт.
– Правильно, – довольным голосом произнес доктор Фаррагут. – А в других свертках – легкие и кожа.
Я помертвел от безумного ужаса, сопровождавшегося сильнейшим приступом дурноты.
– Это, – задыхаясь, произнес я, – пропавшие части тела зарезанной Лидии Бикфорд!
– Разумеется, – сказал доктор Фаррагут так, словно мое замечание было самым что ни на есть очевидным. – Герберт продал мне их, после того как убил девицу.
Значит, подумал я, любовник убитой девушки – обреченный и проклятый студент-медик Гораций Райе – был невиновен, как он все время и утверждал. И этот невинный человек повесился, а его развратный знакомый, Герберт Баллингер, сделал его портрет и вставил в рамку!
– Н-но вы наверняка не х-хотите сказать, – запинаясь, пробормотал я, – что используете этот отвратительный предмет при составлении своих лекарств!
– Ну-ну, успокойтесь, – сказал Фаррагут, – вы ведь видели книгу Палмера и должны помнить, что он пишет об использовании человеческих органов в лечебных целях.
Как только он это сказал, что-то промелькнуло у меня в голове: то был образ доктора Фаррагута, предлагавшего моей недужной жене странную кроваво-красную таблетку со словами: «Примите-ка это, сердешная моя». Привидевшаяся картина явилась мне во сне несколькими часами ранее, когда я ненадолго вздремнул в спальне элкоттовских девочек, вернувшись от доктора Фаррагута.
Очевидно, я интуитивно угадал правду во сне – возможно, после того как увидел раскрытую книгу Палмера на кресле доктора Фаррагута. Не следует удивляться тому, что истина приоткрылась мне во сне, поскольку вряд ли приходится сомневаться, что в глубине нашей души существует способность, мудростью своей превосходящая наш бодрствующий интеллект и дарующая нам бесценные прозрения, пока наш рассудок дремлет.
Глядя на старого врача широко раскрытыми глазами, выражавшими ужас и недоверие, я прошептал: