Разговоры с друзьями
Шрифт:
Тут вернулись Ник и Бобби. Писатель что-то сказал Нику, а тот в ответ назвал его «чуваком», типа: ну извини, чувак. Над этим жеманством я потом приколюсь в письме. Бобби положила голову Мелиссе на плечо.
Когда писатель от нас отстал, Мелисса осушила бокал и усмехнулась мне.
Ты его прямо очаровала, сказала она.
Издеваешься? – спросила я.
Он тебя клеил. Сказал, что ты крутая.
Мы с Ником стояли бок о бок, и я не видела, какое у него лицо. Я ужасно хотела вернуть себе контроль над разговором.
Да, парни только и делают, что сообщают мне, какая я крутая, сказала я. И ждут, что я поведу себя так, будто мне никогда ничего подобного
Мелисса расхохоталась. Я и не ожидала, что могу так ее рассмешить. На мгновение я подумала, что недооценивала и ее, и ее отношение ко мне. Но потом заметила, что Ник тоже смеется, и мне стало совершенно все равно, что там чувствует Мелисса.
Жестко, сказал он.
Ты не исключение, не льсти себе, сказала Бобби.
Да, я плохой парень, никаких сомнений, сказал Ник. Я смеюсь не поэтому.
В конце июня я на пару дней поехала в Баллину навестить родителей. Мама не настаивала, но в последнее время в телефонных разговорах то и дело слышалось: ой, да ты никак жива? Я тебя узнаю, когда приедешь, или тебе придется вставлять цветок в петлицу? В конце концов я купила билет на поезд, сообщила, когда меня ждать, и подписалась: верная долгу, твоя преданная дочь.
Бобби и моя мама отлично ладили. Бобби изучала политологию, что вызывало у матери уважение. Серьезное образование, говорила она, косясь на меня и приподнимая бровь. Мама симпатизировала социал-демократам, а Бобби в то время, кажется, считала себя анархо-социалисткой. Когда мама приезжала в Дублин, они с удовольствием спорили по мелочи о Гражданской войне в Испании. Порой Бобби оглядывалась на меня: Фрэнсис, ты же коммунистка, могла бы и поддержать. А мама смеялась: она-то?! С таким же успехом можешь у чайника помощи просить. Она никогда особо не интересовалась моей общественной и личной жизнью, и это устраивало нас обеих, но когда мы расстались с Бобби, мама сказала «ужасно жаль».
В субботу она встретила меня у поезда, и мы весь день провели в саду. Горячий воздух окутывал недавно постриженный газон – ад для аллергика. Нежную ткань неба длинными стежками прошивали птицы. Мама полола сорняки, я притворялась, будто помогаю, а на самом деле просто болтала. Я неожиданно обнаружила, что с огромным воодушевлением рассказываю про новые знакомства – про всех редакторов и писателей, которых встретила в Дублине. Я стянула перчатки, чтобы вытереть пот со лба, и обратно так и не надела. Спросила у мамы, не выпить ли чаю, но она словно не услышала. Я уселась под кустом фуксии, обрывала с него цветки и снова говорила про знаменитостей. Слова так и летели с языка. Я и не знала, сколько всего мне хочется рассказать и что рассказывать будет настолько приятно.
В конце концов мама стянула перчатки и опустилась в садовое кресло. Я сидела скрестив ноги, разглядывая носки кроссовок.
Похоже, эта Мелисса вскружила тебе голову, сказала она.
Разве?
Она тебя познакомила с кучей людей.
Бобби ей нравится больше, сказала я.
А ее мужу нравишься ты.
Я пожала плечами, мол, не знаю. Облизала большой палец и принялась оттирать засохшую землю с кроссовки.
Они ведь еще и богаты? – сказала мама.
Ну да. Он из состоятельной семьи. И дом у них очень славный.
Вот уж не думала, что тебя прельщают пафосные дома.
Эти слова меня задели. Я продолжила оттирать кроссовку так, словно не уловила ее тон.
Я не прельщаюсь, сказала я. Просто рассказала, что у них за дом.
Для меня все это какое-то безумие. Зачем этой женщине в ее-то годы тусоваться со студентами?
Ей
Мама встала с кресла и вытерла руки о льняные рабочие штаны.
Да уж, ты выросла совсем не в славных домах Монкстауна.
Я засмеялась, и она протянула мне руки, чтобы помочь встать. Руки у нее были большие и бледные, не как у меня. Они многое умели, в отличие от моих, и моя ладонь легла в них так, словно ее нужно починить.
С папой встретишься вечером? – сказала она.
Я убрала руку и сунула в карман.
Может быть, сказала я.
Мне с детства было ясно, что родители недолюбливают друг друга. В кино и по телевизору пары всю домашнюю работу делали вместе и постоянно о чем-то с теплотой вспоминали. Не припоминаю, чтобы мои родители бывали в одной комнате, разве что ели вместе. У отца случались «перепады настроения». Порой, когда отец был «не в настроении», мама увозила меня к своей сестре Берни в Клонтарф, где они сидели на кухне, разговаривая и качая головами, а я наблюдала, как мой двоюродный брат Алан играет в «Окарину времени» [10] . Я догадывалась, что тут как-то замешан алкоголь, но какова именно его роль, оставалось для меня загадкой.
10
The Legend of Zelda: Ocarina of Time, 1998 – приключенческая игра для Nintendo.
Ездить к Берни я любила. Там мне разрешали есть печенья сколько влезет, а вернувшись домой, мы заставали отца в раскаянии или вовсе не заставали. Мне больше нравилось, когда его не было. Иначе его одолевало желание поговорить со мной про школу, а я не могла выбрать – подыгрывать ему или игнорировать. Подстраиваясь под него, я чувствовала себя беспомощной и бесчестной, удобной мишенью. А если я старалась его не замечать, сердце бешено колотилось, и я не могла даже в зеркало на себя смотреть. И тогда мама плакала.
Сложно сказать, каковы были эти папины «настроения». Порой он пропадал из дома на пару дней, а когда возвращался, оказывалось, что он выпотрошил мою копилку или телевизор исчез. Отец натыкался на мебель и выходил из себя. Однажды споткнулся о мою туфлю и запустил ею мне в голову. Туфля улетела прямо в тлеющий камин, брызнули искры, а мне казалось, что это полыхает мое лицо. Я научилась не выказывать страха – его это только раззадоривало. Я была холодна как рыба. Потом мама спросила: почему ты ее не вытащила из огня? Могла хотя бы попытаться? Я пожала плечами. Я бы и собственное лицо сожгла в камине запросто.
Когда по вечерам он возвращался с работы, я замирала, прислушиваясь, и уже через несколько секунд совершенно точно знала, «в настроении» он или нет. Я понимала по стуку двери и звону ключей – безошибочно, как будто он кричал на весь дом. Я говорила маме: он «не в настроении». А она отвечала: прекрати. Но она все понимала не хуже меня. Когда мне было двенадцать, он как-то раз заехал за мной в школу. Но домой мы не поехали, а отправились за город, к Блэкроку. Слева мимо нас промчалась пригородная электричка, через окно машины я рассматривала трубы электростанции Пулбег. Твоя мать хочет разрушить нашу семью, сказал папа. Я моментально ответила: выпусти меня из машины, пожалуйста. Позже отец вспоминал эти мои слова в доказательство, что мать настроила меня против него.