Разгром 1941 (На мирно спящих аэродромах)
Шрифт:
Суммирование всех имеющихся обрывков информации «с советской стороны» позволяет предположить, что истребительные полки трех дивизий первого эшелона ВВС Западного фронта (11-я, 9-я, 10-я САД) потеряли в воздушных боях 30–40 самолетов. И не более того.
Немецкие истребители из JG-51 заявили о 12 сбитых советских истребителях, пилоты III/JG-53 и I/JG-53 соответственно о 20 и 5 сбитых истребителях (но тут надо принять во внимание, что группа III/JG-53 действовала на стыке Западного и Северо-Западного фронтов и часть сбитых ею самолетов относилась к составу ВВС С-3 ф.). Кроме того, какое-то количество советских истребителей было сбито стрелками немецких бомбардировщиков и в боях со штурмовиками «Ме-110». В целом, с учетом минимального 2-кратного
Противник в тот день безвозвратно потерял 15 одномоторных истребителей, еще 8 были повреждены. Число поврежденных машин, скорее всего, значительно занижено. Например, судя по записям в журнале потерь, за эскадрой JG-53 вообще не числится ни одного поврежденного самолета (!!!), но по какой-то причине число самолето-вылетов в этой эскадре на второй день войны резко сократилось… В целом, итоги дня для нас весьма печальные, однако, учитывая преимущество «первого удара», которым располагали в тот день собранные в составе 2-го Воздушного флота лучшие асы люфтваффе, на большее рассчитывать и не приходилось. В любом случае соотношение потерь истребителей в 1 к 2 или даже 1 к 3 не дает еще оснований говорить об «избиении неадекватных любителей».
В сравнении с исходной численностью самолетов-истребителей три дивизии первого эшелона (11-я, 9-я, 10-я САД) потеряли порядка 5–6% боевых машин. Летчиков в этих дивизиях, как известно, было значительно меньше, чем самолетов. С другой стороны — потеря самолета далеко не всегда приводит к безвозвратной потере летчика-истребителя. Но даже если предположить самое худшее и практически невероятное — в каждом сбитом истребителе погиб летчик, то и тогда потери летчиков составят менее 9% от исходной численности (40 из 460).
И тем не менее — три дивизии были наголову разгромлены и уже на второй-третий день войны исчезли из докладов и оперативных сводок советских штабов. Остается только согласиться с традиционной версией советской историографии — молниеносное уничтожение первого эшелона авиации Западного фронта произошло не в воздухе, а на земле.
Глава 27
ИСТРЕБИТЕЛЬНОЕ «ПЕРЕБАЗИРОВАНИЕ»
Вот мы и подошли к тому моменту, когда пора уже объясниться: почему автор с такой настойчивостью «ломится в открытую дверь», доказывая то, с чем никто никогда и не спорил. Да, действительно, никто не отрицал тот факт, что огромные потери самолетов произошли отнюдь не в воздушных боях, а главным образом на земле.
Проблема в том, что за словами «уничтожены на аэродромах» могут стоять самые разные события. Например, на «мирно спящий» аэродром обрушиваются вражеские бомбардировщики. Такого в частях военной авиации не должно было быть, потому что никакая воинская часть никогда не «спит мирно» — в любой части есть дежурный по части, дневальный, караул, охрана, и т. д. Тем более не могло быть ничего подобного в истребительных полках ВВС западных приграничных округов, получивших 18–21 июня 1941 года все необходимые указания о повышении боеготовности, о рассредоточении и маскировке самолетов и пр. Более того — почти все они были подняты по тревоге в 2–3 часа ночи 22 июня. Если же в реальности все было совсем не так, как должно было быть, то причиной разгрома следует признать не «внезапное нападение противника», а хроническую преступную халатность командования.
Другая ситуация — противник огромными силами обрушивается на аэродром и, несмотря на яростное сопротивление базирующейся на аэродроме воинской части, уничтожает большую часть самолетов. Такое в истории Второй мировой войны случалось крайне редко, да и сопровождалось гораздо большими потерями самолетов и летчиков нападающей стороны. Что же касается 22 июня 1941 года, то ни одного такого эпизода автору данной книги обнаружить
Третья возможная ситуация — на аэродроме много людей, много самолетов, много командиров, но нет воинской части, т. е. это «много людей» не действует как единое целое, скрепленное Уставом, приказом, требованиями воинской Присяги. Наоборот — все приказы, инструкции и наставления проигнорированы, самолеты выстроены посреди летного поля «крылом к крылу», половина личного состава находится «в городе у близких», остальные при первых же выстрелах «заводят полуторку» и уезжают. После этого звено немецких самолетов с бреющего полета, неспешно и старательно расстреливает брошенные на летном поле самолеты. Примеры такого (или весьма близкого к нему) преступного бездействия, халатности и фактического дезертирства обнаруживаются, увы, в большом количестве.
Есть и еще один вариант «уничтожения самолетов на земле». А именно: на захваченный несколько дней (или недель) назад аэродром советских ВВС приезжает команда немецкой тыловой службы в составе одного фельдфебеля и двух солдат. Фельдфебель лениво пересчитывает «по хвостам» брошенные самолеты, после чего солдаты сливают бензин из баков на землю и щелкают зажигалкой… Разве это не может быть названо «уничтожением на земле»? Более того, если фельдфебель был из наземных служб люфтваффе (а так оно, скорее всего, и было), то и самолеты эти можно по праву считать «уничтоженными немецкой авиацией».
Чрезвычайно важно отметить, что именно в такой интерпретации реального факта уничтожения самолетов советских ВВС были заинтересованы обе воюющие стороны! Разумеется, немцам — начиная от командира авиаполка и вплоть до самого доктора Геббельса — выгоднее было рассказывать про «сокрушительный удар люфтваффе», нежели про тылового фельдфебеля. Разумеется, «перебазировавшимся» на 500 и более км в тыл командирам разгромленных авиаполков Западного фронта совсем не хотелось признаваться в том, что они бросили на опустевших аэродромах десятки и сотни исправных боевых самолетов. В ситуации, когда поле боя осталось за противником и никакой практической возможности проверить достоверность их отчетов и донесений у вышестоящего командования не было, формулировка «матчасть уничтожена на аэродроме последовательными ударами крупных соединений авиации противника» стала самой удобной. Разумеется, советские «историки», получавшие свои ученые звания и должности за живописание «беспримерного в истории массового героизма», не стали проверять достоверность таких донесений…
Впрочем, в определенном смысле «историки» были правы. Дезертирство — это когда без приказа. Если приказ был, то дезертирство превращается во вполне законное перебазирование. Был ли приказ? Это еще одна «загадка июня 41-го». В любом случае повсеместная массовость явления позволяет предположить, что какой-то приказ о выводе авиации из зоны боевых действий был.
Обратимся еще раз к монографии «Боевые действия войск 4-й армии». В этой книге, изданной в 1961 году под грифом «секретно», генерал-полковник Л.М. Сандалов (в начале войны — полковник, начальник штаба 4-й армии) с эпическим спокойствием пишет: «Командующий Кобринским бригадным районом ПВО вместе с подчиненным ему 218-м дивизионом ПВО и остальными частями 23 июня перебазировался в Пинск, а позднее в тыл. Командир 10-й САД со штабом и остатками авиационных полков по разрешению штаба фронта перешел 22 июня в Пинск, а 24 июня в район Гомеля». (34)