Разгром. Молодая гвардия
Шрифт:
Самой ответственной работой, возложенной на мастерские, была работа по восстановлению крупнейшей краснодонской водокачки, обслуживавшей группу шахт, снабжавшей водой центральную часть города и самые мастерские. Работа по ее восстановлению была возложена на Баракова около двух месяцев тому назад, а он перепоручил ее Филиппу Петровичу.
Несложная эта работа, как и все остальные, производилась вопреки здравому смыслу. В водокачке была, однако, большая нужда. Господин Фельднер несколько раз лично проверял работу и очень сердился на то, что работа идет медленно. Даже когда водокачка была готова, Филипп Петрович все не сдавал
К концу рабочего дня в субботу Филипп Петрович пришел принимать водокачку. Он все придирался к тому, что бак и трубы дают течь, и с особой тщательностью подвинчивал гайки и краны. Старший по работам ходил за ним следом, видел, что все в исправности, молчал. Рабочие поджидали на улице.
Наконец Филипп Петрович вместе со старшим вышли к рабочим. Филипп Петрович вынул из кармана пиджака кисет и сложенную по размерам закрутки газетку "Новое життя", стал молча угощать рабочих рубленым самосадом с кореньем. Оживившись, они потянулись к табаку. Даже самосад был теперь редкостью. Курили гнилую смесь с сеном пополам, — табак этот повсеместно называли "матрац моей бабушки".
Они молча стояли возле водокачки, курили. Рабочие изредка вопросительно поглядывали то на старшего, то на Лютикова. Филипп Петрович бросил недокурок на землю и придавил его сапогом.
— Ну, теперь, кажется, все, шабаш, — сказал он. — Сегодня, видно, сдавать работу уже некому: поздно. Обождем до понедельника…
Он почувствовал, как все посмотрели на него в некоторой растерянности: даже с вечера уже сильно морозило.
— Воду бы спустить, — неуверенно сказал старший.
— Зима, что ли? — строго сказал Филипп Петрович.
Ему очень не хотелось встречаться со старшим глазами, но невзначай это получилось. И Филипп Петрович понял, что старший тоже все понял. Должно быть, поняли и все остальные, такая вдруг образовалась неловкость. Филипп Петрович, владевший собой, сказал небрежно:
— Пошли…
И они в глубоком молчании пошли от водокачки.
Об этом и вспомнил Филипп Петрович, когда открыл форточку и увидел густой иней на почерневших от мороза листьях подсолнухов и тыкв.
Как и предполагал Филипп Петрович, вся бригада поджидала его у водокачки. Можно было и не говорить ему, что трубы раздулись, полопались, вся система пришла в негодность, все нужно было начинать сначала.
— Жаль… Да кто ж бы мог думать! Такие морозы! — сказал Филипп Петрович. — Что ж, не будем падать духом. Трубы надо сменить. Нет их, правда, нигде, да постараемся найти…
Все смотрели на него с робостью. Он понял, что все уважают его за смелость и все страшатся того, что он сделал, и, еще больше того, страшатся его спокойствия.
Да, люди, с которыми работал Филипп Петрович, были свои люди. Но доколе же можно испытывать судьбу?
По установленному между ними неписаному порядку взаимоотношений Бараков и Лютиков никогда не встречались вне работы, чтобы ни у кого и мысли не могло возникнуть не только о их дружбе, а даже о возможности их общения на почве внеслужебных отношений. Если нужно было срочно поговорить, Бараков вызывал Филиппа Петровича в кабинет, а перед Филиппом Петровичем и после него обязательно вызывал и других начальников цехов. На этот раз была настоятельная
Филипп Петрович прошел в свою конторку при цехе, бросил на стул свернутый халат, который он все время носил под мышкой, снял кепку, пальто, пригладил седые волосы, поправил расческой свои коротко подстриженные жесткие усы и пошел к Баракову.
Контора мастерских помещалась в небольшом кирпичном доме во дворе.
В отличие от большинства учреждений и частных жилищ в Краснодоне, в которых с наступлением холодов стало холоднее, чем на улице, в конторе мастерских было так же тепло, как во всех учреждениях и домах, где работали и жили немцы. Бараков сидел в своем теплом кабинете в суконной просторной блузе с отложным широким воротом, из-под которого выглядывал хорошо отглаженный голубой воротничок, подвязанный ярким галстуком. Бараков сильно похудел и загорел, и это еще больше молодило его. Он отрастил волосы и взбил себе спереди волнистый кок. Этим взбитым коком волос и ямочкой на подбородке и в то же время таким ясным, прямым и смелым взглядом больших глаз и плотно сжатыми полными губами приметно сильной складки он действительно производил на людей, в нынешней обстановке, двойственное впечатление.
Бараков сидел в своем кабинете и решительно ничего не делал. Он очень обрадовался Лютикову.
— Знаешь уже? — спросил Филипп Петрович, садясь против него, отдышиваясь.
— Туда ей и дорога! — Улыбка чуть тронула полные губы Баракова.
— Нет, я про сводку.
— Тоже знаю… — У Баракова был свой радиоприемник.
— Ну, и як же це воно буде у нас на Украини? — с усмешкой спросил Лютиков.
Русский человек, выросший в Донбассе, он иногда позволял себе этакую вольность.
— А ось як, — в тон ему ответил Бараков. — Будем готовить всеобщее… — Бараков обеими руками сделал широкое круглое движение, так что Филиппу Петровичу стало совершенно ясно, какое такое «всеобщее» будет готовить Бараков. — Как только наши подойдут… — Бараков неопределенно повертел над столом кистью руки и подвигал пальцами.
— Точно… — Филипп Петрович был доволен своим напарником.
— К завтрему я тебе весь план принесу… Задержка у нас не в детках, а в палочках-стукалочках да в конфетках… — Бараков случайно сказал в рифму и засмеялся. Речь шла о том, что людей найдется достаточно, но мало винтовок и патронов.
— Скажу ребятам, чтобы приналегли, — они достанут. Дело не в водокачке, — сказал Филипп Петрович, внезапно переходя к тому, что на самом деле больше всего волновало его. — Дело не в ней. А дело в том… Ты и сам понимаешь в чем.
На переносье у Баракова обозначалась резкая морщина.
— Знаешь, что я тебе предложу? Давай я тебя уволю, — твердо сказал он. — Придерусь к тому, что ты водокачку разморозил, и уволю.
Филипп Петрович задумался: действительно, мог быть и такой выход.
— Нет, — сказал он через некоторое время. — Спрятаться мне некуда. А если бы и было куда, — нельзя. Сразу все поймут, и тебе — каюк, а с тобой и другим. Потерять такое положение, как наше теперь, — нет, это не подойдет, — решительно сказал он. — Нет, будем смотреть, как там у наших на фронте. Если наши быстро пойдут, начнем работать на немцев с таким пылом и жаром, что, ежели кто в чем нас и подозревал, сразу увидит, что ошибся; немцам худо, а мы стараемся! Все равно всё нашим достанется!