Разлад
Шрифт:
– Ну подожди, немчура проклятая, – вспылила я и показала мальчишке кулак. – Я тебе еще устрою Сталинградскую битву. Ты у меня узнаешь, почем фунт лиха.
– Ты откуда взялась такая? – спросила учительница, нахмурившись.
– Из военного городка, – гордо ответила я.
– А-а. Так это от вас на днях приезжал военный? В школу записывал? – Теперь она смотрела на меня пристально, внимательно.
– Так точно. Это был капитан Драч. Он у нас начштаба. Вовки Драча отец. А мой отец – комбат, – выпалила и испугалась. За пять минут все наши военные тайны выболтала.
– Ясно, Александра Мейн. Теперь выслушай меня внимательно. У нас
Я плелась следом за ней и думала: «Ну, дела! Чего взъерепенилась? Учительница называется. Усатый таракан какой-то. Прямо горой стала за этого фашиста Алекса».
Мы вошли в класс, я огляделась. Всего было человек тридцать. Четыре ряда парт – и на каждом табличка: 1-й класс, 2-й класс… И так до четвертого. Я поискала глазами наших. Они уже все сидели, а Вовка Драч устроился в четвертом ряду на последней парте.
– Садись, Шура, – сказала учительница и показала мне на первую парту, там сидел этот немец, Алекс.
– Меня зовут Саша, – пробурчала я, но с места не двинулась.
– Знаешь, Саша у нас уже есть. – Мальчишка с оттопыренными ушами радостно закивал головой, громко крикнул: «Это я Саша!»
– Чтоб вас не путать, мы тебя будем звать Шурой, не возражаешь? – Спросила она.
– Возражаю! Не хочу, чтоб меня звали Шурой. И с этим, – я кивнула на Алекса, – сидеть не буду.
– Это почему же? – возмутилась учительница.
– Потому что всегда сижу с Вовкой Драчом, – отрезала я.
Была настырна и привыкла гнуть свою линию твердо.
– Ну что ж, всегда с Вовой, а теперь с Алексом, – не уступала она.
Здесь и нашла коса на камень. Может, в другое время я была бы и покладистей, но шестьдесят глаз смотрели на меня не мигая, а вдобавок еще и этот Алекс. Нет, уступить я не могла. Вот тут-то на меня и «накатило», как говаривала мама. Бывали у меня в детстве такие моменты: упрусь – и ни с места. Хоть ты меня режь, хоть бей. Стою на своем – и все.
И сейчас «накатило». Знаю – нужно уступить, сесть с этим окаянным Алексом, а ничего с собой не могу поделать.
– Нет! Не буду сидеть с этим немцем проклятым!
– Опять! – Учительница покраснела, подошла ко мне близко-близко, я даже отшатнулась. Мало ли чего? А вдруг ударит? – Ты что это несешь, негодная девчонка? – Сама побледнела, голосок дрожит. – Ну-ка – марш в угол! Стой здесь до тех пор, пока не извинишься перед Алексом. Я уж и сама не рада была, встала в угол, слезы выступили у меня на глазах: «Еще не хватало сейчас заплакать при всех». Я запрокинула голову вверх, все ждала, пока слезы вольются обратно. Кем-кем, а плаксой меня нельзя было назвать. А учительница взяла колокольчик, он стоял у нее на столе, позвонила в него и сказала: «Дети, тише! Урок начался». Пока читала с первым классом по слогам, второй писал упражнение, третий рисовал, четвертый решал примеры. А я все стояла в углу и стояла. И мысли были об одном: «Вот бы отомстить этой тараканихе». Но все не могла придумать, как это сделать. Может, отцу пожаловаться? Но знала – ябед и доносчиков он ненавидел. «Доносчику – первый кнут», – говаривал он. Рассказать маме? Но еще неизвестно, как она отнесется к драке с этой немчурой. За драки меня по головке не гладили. И тут я решила пожаловаться капитану Драчу. Сам ведь говорил:
В это время она объявила перемену.
– Сейчас дети выйдут из класса, – сказала мне, – а ты можешь посидеть, отдохнуть.
Все вышли, и так тоскливо мне стало. Ну чего она прицепилась? Достала апельсин из портфеля, у меня всегда так: как разволнуюсь – сразу есть хочется. Вначале хотела половину Вовке оставить, потом передумала, уж очень на него обиделась. Не бросил бы меня в санях, ничего бы не случилось, а сидела бы сейчас на «Камчатке» и в ус бы не дула.
«Чего она Алекса выгораживает? – задумалась я. – Видно, такой же подлиза, как его папаша. Ишь, как кланялся ей. Ясное дело – немцы! Ладно. Сегодня простою, а завтра посмотрим, кто кого. – Съела апельсин, корки в карман положила – и снова в угол. – Не нужно мне ее милости».
Перемена закончилась, все вошли в класс, сели. А следом эта тараканиха бежит. Смотрю, а ичиги-то у нее латаные. «Ну и учительница, – думаю, – в рванье ходит».
Они здесь все были одеты кое-как. Девчонки – кто в ситцевых платьях, кто в сатиновых. Мальчишки – в рубахах распояской. А этот Сашка ушастый – тот и вовсе в какой-то женской кофте розовой. На ногах у кого что – у кого калоши с носками, у кого просто обмотки.
Стала эта Роза Каримовна примеры проверять у старших. От одного к другому ходит, в тетрадки смотрит, а потом вдруг остановилась, будто задумалась, и спрашивает:
– Дети, никто из вас ничего не чувствует? Запах этот? – Сама из угла в угол начала бегать, руками голову сжала. Я прямо испугалась, думаю, ненормальная, наверное.
Когда мы в Энске стояли, у нас был один солдат, казах – в роте у Драча. По-русски ни слова не понимал, даже устав не мог выучить. И говорить ему было не с кем, никто его не понимал. Так он с ума сошел. Тоже сожмет, бывало, так голову и бегает, и бормочет что-то по-своему, его в госпиталь потом отправили.
А учительница вдруг остановилась, хлопнула себя по лбу и спрашивает:
– Дети! Как же вы не узнали этот запах! Это же апельсином пахнет. У кого апельсины есть?
Все молчат, и я молчу. У меня-то был, но я же его съела, значит – уже нет. А здесь этот Сашка ушастый руку поднимает и спрашивает:
– Роза Каримовна, а что такое апельсины?
Она руками всплеснула, покраснела:
– Простите меня, дети. Простите. Я совсем забыла. Сейчас вам объясню. – К доске подбежала, рисует и взахлеб рассказывает: – Апельсины, они такие круглые, шкурка у них пупырчатая, оранжевого цвета. – А потом повернулась и говорит: – Дети, поднимите руки, кто из вас видел апельсин?
Смотрю, только наши руки и подняли. Она тогда взяла тряпку, стерла все с доски и тихо так сказала:
– Я завтра вам рисунок принесу. Мне просто почудился этот запах.
Тут я вытащила корку из кармана и показываю:
– У них вот какая шкурка.
Она как подскочит ко мне, взяла белый платочек, корку вытерла и разломила на пять частей. Четыре раздала по рядам, а пятую себе оставила:
– Своим детям покажу. Они ведь тоже апельсинов никогда не видели. – Чуть задумалась. – Может, старший помнит? – Потом покачала головой. – Нет. И он, наверное, не помнит. – Стоит, нюхает. А потом сказала тихо-тихо, будто про себя: – Я сама их не видела уже десять лет, даже забыла, какие на вкус. – И лицо стало такое, будто вот-вот расплачется.