Разлив
Шрифт:
— Пусть народ лодки просит… Тебе я их не дам… понял?..
Неретин выхватил из-под рубахи наган и, приставив его чуть ли не к самому лбу лавочника, сказал, отсекая кремнями зубов каждое слово:
— Гражданин Копай! За неподчинение революционной власти я вас арестую.
От неожиданности таксатор уронил подзорную трубу. Лицо Копая стало матово-бледным:
— Я…
Барков не выдержал и пустился бежать, цепляясь выцветшей рубахой за ореховые кусты.
— Тю-у… Тю-у… — закричали ему вслед как-то совсем беззлобно. Кто-то бросил вдогонку
Неретин вызвал десятских.
— Отведите в карцер.
— Руки связать али нет? — робко спросил один из них. Копай приходился ему кумом, и десятский не знал, что теперь делать.
— Натурально, связать, — вывернулся откуда-то Харитон Кислый. — Мы ихнего брата очень даже прекрасно знаем.
И, забыв про спадающие без поддержки штаны, он собственным ремешком из оленьей кожи скрутил лавочнику руки назад. Копая увели.
Неретин отрядил людей за лодками и стал вызывать охотников-гребцов. При такой воде в каждую лодку нужно было не менее четырех человек. Большие рыбачьи плоскодонки могли, помимо гребцов, принимать по восемь человек пассажиров.
Первую — жмыховскую — лодку привезла Каня. Был у Кани сегодня какой-то особенно недевичий, мужественный вид. И, должно быть, глядя на нее, решил спасать глупых русских людей старый Тун-ло.
"Кого бы взять четвертого?" — подумал Жмыхов.
Когда спускали лодку к воде, подошел Антон Дегтярев. Он видел сердито пенящуюся у берега воду и почувствовал незнакомую до сих пор боязнь за женщину.
— Ты бы дочку оставил, — сказал Жмыхову, — давай я вместо нее!
— Садись и ты, а дочка не помешает.
Антон разулся, на случай если придется плавать, и помог стащить лодку. Вода понесла корму, но они удержали суденышко за нос. Народ сдвинулся ближе посмотреть на первую четверку. Каня прошла к рулю. Жмыхов с Дегтяревым сели на весла. Тун-ло встал на носу и легким ударом шеста оттолкнулся от берега. На берегу сняли шапки и истово закрестились. В первый момент лодка завертелась и понеслась книзу. Бабы жалобно запричитали. Но гребцы тотчас же выправились и несколькими ударами весел подвинулись выше. Держась носом накось течению, под мерными взмахами бесперых крыльев плоскодонка поплыла к забоке.
— Не плачь, старуха! — сказал какой-то бабе отец Тимофей. — Кабы природа сильней людей была, здесь на берегу не мы бы стояли, а бурьян рос, дура!
Стали подвозить постепенно и копаевские лодки. Добровольцы делились на четверки и спускали плоскодонки к воде. Однако ни одно суденышко больше не отплывало. Гребцы выжидательно толкались на берегу. Неретин видел, как первая лодка обогнула торчащее из воды сломанное дерево и через несколько секунд скрылась в лесу.
"Чего ж эти не едут?" — подумал с неудовольствием.
— Чего ждете?
На берегу неловко замялись.
"Думают: мы-то поедем, а ты как?" — сообразил Неретин.
— Ну, друже, — сказал он сельскому председателю, — ты тут распорядишься… Эй, кто со мной?
Он оглянулся,
— Едем, что ли?
Кислый был мрачен. Он только что отыскивал Марину и не нашел, а Марина плакала в кустах по Дегтяреве.
— Обождите меня! — закричал отец Тимофей. Он скинул рваный подрясник, и вместе с подрясником ушел от него весь его библейский запах. Был отец Тимофей обыкновенный чернобородый и быстроглазый мужик Полтавской губернии — шутник, философ и баштанник.
Прихрамывая на ногу, подбежал старый Нерета. Взглянул на сына и не сообразил, что сказать:
— Сапоги-то… сбуй!.. — промолвил неожиданно. Губы его кривились, и странно дрожала легкая и светлая борода. "Подумает, сапог жалко…" — промелькнуло в седой голове. Но сын понял, как нужно, и разулся.
— Прощай! — сказал отцу.
Нерета не решился его перекрестить.
Когда садились на гладко вытесанные ильмовые сиденья, прибежала из села баба, крича что-то неслышное в лодке из-за речного шума. На берегу заволновались.
— Учителя ищут…
— Кого? Учителя? Убег…
— Родила? Да ну-у?
— …Вот поди ж ты…
— Хвершалиха без памяти у койки, все руки в крове!
Неретин вздрогнул.
— Стой! — удержал он Харитона, собиравшегося оттолкнуть лодку. — В чем дело? — спросил у баб изменившимся голосом.
Они затараторили наперерыв:
— Учительша родила ране срока… Примала Анна Григорьевна ребенка-то… Сама, вишь, больная… Лежит без памяти…
Серый напористый взгляд Харитона удивленно уперся в побледневшее неретинское лицо. Мужики в лодках смотрели на председателя испытующе, как змеи…
— Отчаливай! — крикнул Неретин резко.
Лодка рванулась, а за ней, раскачиваясь, как утки, поползли другие.
— Спаси вас бог! — закричали на берегу.
— Сами спасемся, — проворчал под нос Горовой.
Неретин быстро заработал веслом. Почему-то так же растерянно и просто, как у всех, трепыхалась на ветру его серая солдатская рубаха.
Под июньским солнцем жаркими расплавленными рудами горит полая вода. Горит и играет.
В тайге у горных ключей лес бывает выше и гуще. Смотреть издалека — темнеют ключи на сопочной сини густыми зеленоватыми жилами. В их верховьях прячется утром туман — клочковатый и редкий, как вербовый пух.
Кровавыми струпьями вздувались шеи у людей в лодках. Мокли от пота рубахи, с тяжелым хрипящим свистом вырывались дыхания из напряженных грудей. Протискиваясь меж деревьев, темно-зелеными гребнями вздымалась в забоке вода. В гребнях, неуловимо для глаза, вертелись пожелтевшие листья, сучья, пестрые растрепанные мхи. Хватаясь руками за ветки, Тун-ло и Жмыхов медленно проталкивали лодку между стволами. Перед глазами Кани качалась широкая спина Дегтярева. Под его тонкой рубахой уверенно и сильно ходили мускулистые, как у лошади, лопатки.