Разная доля нас ожидает
Шрифт:
— Алька-зайка, а вот теперь поиграем. Ты уже поняла, что сейчас целиком в моей власти?
— Да… — выдохнула я. — Но почему, как?!
— Избранница, — совсем невесело хмыкнул орвир. — Видишь ли, мой народ имеет такое свойство… если чувства взаимные, мужчина может иногда влиять на свою женщину. Подчинять ее.
Слов у меня не нашлось!
— Козел последний! — Нет, я погорячилась, слова все-таки отыскались.
Но тут… у меня будто свет в глазах померк, и снова возникла картинка моей спальни в резиденции. Я и этот мужчина. Он ласково обнимает меня, я доверчиво прижимаюсь и чувствую себя очень счастливой от того, что он рядом. От того, что он такой. От того, что сейчас между нами…
И его слова…
«Я орвир. Орки — однолюбы. Мы не сразу влюбляемся, но если это случилось… Это чувство — высший дар и проклятие. Потому что, если что-то идет не так, — мужчина сходит с ума».
— Ты понял давно… И не воспользовался.
— Я верил, что успею, — спокойно ответил Лирвейн. — Но первым успел мой заклятый друг.
— И не смущает, что я уже принадлежу ему? И хочу, чтобы все так и осталось.
— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — жестко ответил Лир. — Иначе сейчас просто разнесла бы тут все. А так, родная, ты желаешь меня. Ты хочешь быть рядом, но злишься, боишься и неизвестно что еще. Потому… я пользуюсь своей властью. Как и ты своей, когда держала меня на расстоянии. Но сейчас, зайка, есть еще одна проблема. Стихии. А ты нервная и как струна дрожишь. Ты не сможешь играть и выигрывать на той арене, куда вышла, если не будешь спокойна. Поэтому сейчас… сейчас можешь кричать, вырываться, но в таком случае я не буду сдерживаться и просто возьму тебя. — Он с очевидным удовольствием провел рукой сначала по лицу, а потом сразу распахнул ворот платья, лаская грудь под тонкой сорочкой. — Или ты позволяешь сделать то, что нужно. И тогда не произойдет главного.
— Я вернусь к…
Он склонился, закрыв мне рот поцелуем и, как только оторвался, яростно прошипел:
— Ты не поняла? Я хочу сегодня быть с тобой, и мне не важно, чем придется «прикрыть» это желание. И еще я знаю, что ты хочешь быть со мной. У тебя выбор только один, Александра. Все… или не все.
Ответить я не успела. Меня осторожно опрокинули на ковер, и Лирвейн, склонившись, скривил губы в горькой усмешке.
— Знаешь, как больно, — прошептал он, нежно поглаживая мои брови, касаясь скул, губ, — знать, чувствовать, что ты с другим. Знать, что можешь забыть. Понимать, что можно приказать, и ты будешь со мной и моей. Будешь… но надолго ли? Любовь — такая хрупкая вещь, моя девочка. Твоя любовь. Это я привязан узами крепче стального троса — не порвешь, не вырвешься, не убежишь. А вот ты… счастье, что хоть что-то есть.
— Тогда зачем ты сейчас… так?! — с горечью спросила я. — Понимаешь мои чувства к нему? Как я себя буду чувствовать!
— Эгоист, — тихо выдохнул он. — Я боюсь, что та ночь так и останется первой и последней. А мне хочется хоть немного для себя. Хочется такого разного, горько-сладкого, но счастья. Того, что сведет меня с ума гораздо быстрее. — Он внезапно рассмеялся и, приподнявшись на локтях, лег рядом, а потом добавил: — Ты сможешь уйти отсюда только через полчаса. Но сопротивляться тоже пока не сможешь.
— Цензурных слов нет, — как-то очень спокойно произнесла я.
Он повернулся на бок, провел рукой по моему телу, очерчивая грудь, задевая сосок, отчего я сжала зубы, чтобы сдержать выдох, но…
— Я хочу видеть твою настоящую реакцию, — так же спокойно сказал Лирвейн и дернул за шнуровку, распуская завязки сорочки, сдергивая ее ниже, полностью открывая одну грудь. Склонился, накрыв ртом розовый сосок, обвел его языком и легонько прикусил. По телу прокатилась дрожь, а рука сама взметнулась вверх, запутываясь пальцами в белоснежной гриве, прижимая его еще ближе.
Тихий смех, и, оторвавшись, он продолжил:
— Моя девочка.
— Я
— Ты уже была моей, хоть и не физически, — спокойно возразил светловолосый. — Стала бы в ту ночь и женщиной, будь я менее щепетильным. Видишь ли, едва ли не впервые в жизни я решил поступить по совести, ведь между нами было столько плохого и непонятого, что брать тебя там, одурманенную силой и зельем, показалось мне неправильным. — Нежный поцелуй в губы, и он снова лег рядом. — Я бы хотел как-то все исправить. Ведь было у нас и иное. Были моменты, когда все было хорошо. Когда мне не приходилось разрываться, прятаться под масками, сбегать от тебя, потому что я понимал: еще немного — и тебя не спасет ничего.
Я вспомнила, как он неожиданно вскакивал и уходил, и это обижало меня почти до слез, потому что мне казалось, что вот оно, настоящее. Иное, другое, не жестокость и холод. А у него тоже, оказывается, свои демоны.
Хранитель подтянул мою сорочку, частично прикрыв наготу.
— Наш чистый лист остался в прошлом, — тихо сказала я и прикусила губу, потому что стало… опять стало обидно. Почти до слез.
— Я же сказал, — мягко, но твердо произнес Водник, — ты любишь меня, моя госпожа. Что бы ты ни говорила, как бы ни бежала. Хотя сам не понимаю за что… Ты права, и я, порой отталкивая тебя в попытках оборвать свою привязанность, был порядочным негодяем. Но, видишь ли, милая… от твоих горящих, восхищенных взглядов во мне неизменно поднималось желание сначала очень долго тебя целовать, а потом положить хоть на тот самый пол, по которому недавно валял в тренировочном поединке, и сделать все то, что в голову приходило. Потому что ты всегда так близко. — Он лизнул мочку уха, обнял за талию, рука его скользнула на бедро и властно смяла тонкую ткань. — Запах, мягкость тела, ты!
— П-п-прекрати, — заикаясь, выдохнула, не в силах активно сопротивляться, потому что стоял запрет. Но, создатель, почему же я, предательница, в глубине души была рада этому?! Была рада, что за меня все решили! Что сейчас я могу остаться и не винить себя за это. Он дал мне такую возможность. Обвинять его. Притом обещал не доводить до конца, чтобы я могла… сделать выбор сама.
— Не могу, — безнадежно признался Хранитель. — Да и не хочу. Откровенность — это такая роскошь, моя хорошая. Примерно такая же, как право называть тебя «моя». Взойдет солнце, и все закончится. Даже раньше.
Я внезапно всхлипнула и сильно прикусила губу, чтобы не дать этому повториться.
— Расскажи, — попросил Лир.
— Я его люблю, — призналась и почувствовала, как по щеке скользнула горячая капля. — Правда люблю. Он был светом в воспоминаниях, он был якорем, когда твое море топило меня в отчаянии, он был воздухом и полетом, когда это было мне нужно. А я его предаю! Предаю, понимаешь?! А знаешь, что самое страшное? Не могу иначе, Лир! Не могу! Я все еще таю от того, что ты рядом! Я все еще тебя люблю.
— Не мучайся, любимая, — вздохнул блондин. — Все решится. Мы решим… и, поверь, никто тебя не обвиняет. Думаешь, когда Евгран разворачивал эту игру, он не знал, что ты не только ему принадлежишь? И что я не пойду ко дну так просто? Поверь, он был уверен, что ты не будешь принадлежать только ему.
— А мне легче? — горько спросила я. — Или что, потом всю жизнь думать, что за меня все решил тот деспот, который оказался сильнее. Хоть обоих кидай и за третьего замуж выходи!
— Ну да, — спокойно кивнул Лирвейн. — Третий… Ему плевать на тебя, а тебе на него. Идеальный союз Императрицы. Это если твой «третий» выживет. А я таковых не знаю, уж извини. Кого не смог бы достать я… или Пламенеющий. А мы его доставать станем о-о-очень старательно, уж поверь. Кстати, знаешь, что нас удерживает от таких мер по отношению друг к другу?