Разносчик
Шрифт:
— Алексеич, а что с ним? — осмелилась она спросить.
— Что — что… — проворчал шеф, устало севший на ту же кровать, где недавно был Наум. Девушка пристроилась рядом. — Его чёрная энергия вошла во взаимодействие с силой Радима. Но где ему с Радимом справиться?.. В общем и целом… Радим его, сам того не осознавая, запечатал. Наум теперь сам себе беда. Вот пусть и поживёт теперь, прочувствует на себе все тридцать три удовольствия быть вечным неудачником.
Посидели, помолчали. Потом Алексеич сказал:
— Ну, говори. Вижу ведь, что сказать хочешь.
Наташа сглотнула
— А как же я? Он уверил меня, что пришёл в город из-за меня! И — ушёл. Не посмотрел на меня… Как будто… я пустое место. И… как мне теперь жить? С этим? — И уже совсем растерянно добавила: — Вы же ехали с ним! Он… спросил обо мне?
Алексеич молчал, глядя в пол. Заговорил неохотно.
— Наташа, ты взрослый человек. И понимаешь, что жизнь иногда устраивает такие повороты, что…
— Короче, он меня забыл, — тихо закончила девушка.
— Как забыл все шесть лет после смерти семьи и деда, — подтвердил Алексеич.
Наташа хотела было встать, но не выдержала. Тревога за парня заставила спросить:
— Вы довезли его к утру. И как он там?
— Утро уже позднее было. Народ вовсю работал, — сказал, вспоминая, шеф. — Пришлось доехать по всей деревни до конца. Дом деда чуть на отшибе был. За шесть лет никто не решился даже притронуться к сгоревшему срубу. Дождь да снег постарались, конечно… Но выглядело пепелище не страшно. Всё место под иван-чаем будто утонуло. Май — месяц-то. Вроде для цветения кипрея рано, но на пожарище он цветёт так, будто середина июня уже. Сплошной сиреневый цвет. Слышал я, что кипрей любит сгоревшие места, но такого воочию никогда не видел. Он, иван-чай, будто прятал эти чёрные брёвна.
Помнишь, нам рассказывали, что Радимовка хиреет после смерти деда-колдуна? Пока по самой деревне ехали, насчитал я домов десять только на одной этой улице брошенными. Может, конечно, их и на продажу выставили. Но уже хорошо видно, что в последние годы там уже не жили. В деревнях не разбираюсь, но даже мне показалось — слишком уж тихо в Радимовке, запустение какое-то чувствуется.
Парень всю дорогу спал. К пожарищу подъехали — проснулся, вышел. Постоял перед сгоревшей избой, потом во двор зашёл. А там огонь тоже ничего не пощадил. Только в саду банька осталась. Он на скамью у той баньки сел и оглядывается.
А мы с Олегом тогда и сообразили, что ни у одного магазина не остановились, чтобы ему хоть на первое время продуктов прикупить.
Только уговорились было съездить в местное сельпо — глядим, а от соседнего дома две женщины идут. Она — совсем древняя старуха. Вторая — наверное, под семьдесят, поживей будет. На нас даже не взглянули, а сразу — шасть к баньке, тут же с Радимом заговорили. Та, древняя, мгновенно вторую за хлебом с молоком послала.
В общем, пока мы думали да смотрели, у Радима полдеревни перебывало. Чего только ни принесли: пирогов, молока, мёду, даже кастрюлю с горячим супом. Потом смотрим: дед какой-то ту же баньку растопил, повёл парня мыться.
Алексеич вздохнул.
— Прости, Наташа, но думается мне, что парень вернулся на землю, которая его просто так не отпустит.
Наташа только глотала слёзы, стараясь не слишком всхлипывать…
— И вот что, Наташа… Пока отстраняю тебя от всех работ. Отдыхай. Ты слишком много пережила, чтобы требовать от тебя рабочего настроения. А вот когда успокоишься… — Он снова тяжело задумался.
Девушка встала с кровати. Отошла к двери.
— Я пойду, — нерешительно сказал она.
— Иди, Наташа, иди…
До квартиры её довезли. Примчался встревоженный новостями Игорь, ахнул на её перевязанные ноги и лично перенёс сначала в машину, а потом из машины — в дом. Одну не пустил, узнав обо всех перипетиях, которые ей пришлось испытать. И Наташа была очень благодарна ему, особенно когда добрались до квартиры.
Когда её похищали, Наум легко сорвал ей сознание, и девушка беспокоилась, не помня, закрыта ли была квартира, как бы её не ограбили. Чужая же. Снятая.
Игорь первым вошёл в дом, когда она поделилась с ним своим опасением.
— Наташа, всё нормально, — доложил он, не только добросовестно обойдя комнату и кухню, но и выглянув на балкон.
На всякий случай он посидел с нею немного, пока она снимала бинты с ног, пока отмывалась в ванной комнате. Потом велел показать свой холодильник и ушёл уже успокоенный, что с такими продуктами она не пропадёт.
После ухода бесконтактника Наташа села на диван, где спал Радим, взяла подушку, прижала к себе… С перерывами на воспоминания проревела сутки. Даже спать не могла.
Следующий день принёс пустоту. Девушка бродила по квартире, не могла остановиться, не могла посидеть, ощущая полную пустоту.
— Ты как будто и меня увёз, — лишь поздним вечером прошептала она, глядя с балкона на сияющий, равнодушный к её бедам город.
Ранним утром третьего дня она подошла к стулу, на котором до сих пор висели и лежали вещи Радима. Те, которые они вместе покупали, чтобы он мог нормально жить в её квартире. Она сгребла их охапкой и постояла, глядя на них и не видя. Потом бросила всю кучу на диван и снова некоторое время смотрела на неё.
— Я только… — медленно начала она говорить вслух. — Я только отвезу ему то, что мне не надо. Только отвезу, — повторила она, словно убеждая себя. — У него же своих вещей нет. А я всего лишь привезу. И сразу уеду.
Она ещё с минуту вглядывалась в его вещи, словно пытаясь понять, правильно ли она придумала. А потом быстро сложила их в стопку, сунула в пакет. Бросилась по комнате одеваться, собирать необходимые для небольшой поездки вещи.
— Шесть часов туда, шесть — обратно, — бормотала она, быстро влезая в джинсы и прыгая в них, застёгиваясь. — Приеду назад поздно, но ничего. Главное, чтобы автобус был на обратный путь. Надо бы на автовокзале посмотреть расписание. Я же быстро. Только вещи ему оставлю — и назад. Он, может, даже не поймёт, что я ему знакомая. Я даже говорить с ним не буду. Я — быстро. Туда — и обратно.