Разношерстная... моя
Шрифт:
Челядинка уткнулась в приземистую дубовую дверь, обитую медью, и заколотилась об нее оконной мухой. Отворили тотчас – в кремлевской пыточной настороже и сами стены. Девка вжалась в каменную кладку, пропуская охотников с их добычей – по другую сторону от двери посторонился и Вран. Впился тяжким взглядом в бледное девичье личико. Наобещал ей мрачно всяческих непотребств, коли его лапы до нее дотянутся. Девка поняла, потупилась, закусив губу, и затеребила на груди низку бус. Ждет-не дождется, как всё тут для нее закончится. Как упорхнет она наверх в государынины покои перины взбивать, да нитки на вышивки переводить. И мыслится недалекой, будто уж там-то Вран ее не достанет. Дескать, там она в безопасности. Мнит, что уж ее-то незаменимую государыня
Вдвоем, да с висящей на руках старухой в узкую дверь не протиснуться. Мужики в сомнении остановились, глянули на вожака вопрошающе. Вран подцепил бабкин подбородок, задрал – в беспамятстве старая. Головенка безвольно ухнула вниз, колыхнулась безжизненно. Он повел бровями и кивнул, дескать, отпускайте, а после один кто пусть втаскивает ее вовнутрь. Но тут где-то за спиной, в коридоре, откуда они притопали, зачастили глухие шаги. Кто-то торопливо поспешал в пыточную – вот уж и тень пала на озаренную факелом стену. А вот из-за угла и сам торопыга вывалился, тяжко дыша. Ба! Да никак сам старшна Тайной управы? И чего? Званым явился? Иль поперек государынина слова попер неугомонный? Вран и сам заторопился ему навстречу, дабы не дать державнику добраться до старика. Встать поперек коридора. Коли понадобится, так и насмерть – ему помимо матушкиного слова любой другой не указ.
– Пошел с дороги! – выдохнул Хранивой, набычась в паре шагов от замершего холуя Твердиславы.
Ни статью, ни мощью не взял, а в лицо ему лучше без нужды не заглядывать. Там в одном глазу дыба, в другом плаха! Да только нынче не твоя тут воля – усмехнулся Вран, отвердев ногами. Хранивой – даром, что ль разумник – все, что подумано иль в башке затаилось, на раз с лица считывает. В глазах льда намерзло – хватит реку покрыть. Ухмылкой злобной в ответ не одарил, а сказал запросто, без напускной угрозы:
– Матушка тебе ныне защита. А завтра забудет, как и звали. Таких, как ты, она меняет, ровно душегреи. А меня во врагах можно поиметь лишь раз. Зато на всю твою короткую жизнь.
– Ты, сказывали, не в чести нынче, – бросил выкобениваться и Вран, дабы не терять лица.
– А меня, почитай, что и нет. Я у нас змей многоголовый. На сколько голов тебя хватит, молодец? Прикинь-ка, сколько оставшихся тебя рвать станут? И никакая матушка не выручит.
Тут он был прав. И речь не шла о его племяше беспощадном. Тут тебе и воеводы, и тот же Юрай, что у матушки под подолом властвует, а этому державнику первый друг. Тут и прочие державники, что обвыклись друг за дружку стоять горой. А надо, так и самой матушке укорот дадут. Это тебе уже не псы верные, а волки, что ходят в ее стае. Тронь-ка одного, так завтра государыня глазки отведет, покуда ее пса и вправду рвать станут. Вран отступил в сторонку, давая дорогу:
– Иди, кто тебя держит…
Боле сказать ничего не успел – за спиной завозились заполошно, затопотали. Вран кинулся назад, а там стариков растаскивают. Бабку от дедовой шеи отрывают – когда и ожила-то? И откуда сил набралась, чтоб к нему прорваться. Вран отвесил по морде ближайшего ватажника то, что причиталось державнику. А тот уж протиснулся мимо Бати, даже взглядом того не удостоив. Добрался до двери, куда втаскивали Отрыжку, да и вошел следом.
– Засмотрелись, – покаянно признался один из тех, кто удерживал старика. – Не враз и углядели, как она с полу-то подорвалась. Да к этому, – мотнул он головой в пленника, – кинулась. Вцепилась вот. Лобызаться в губы полезла. Да мы тотчас и отодрали ее. А в руки она ему ничего не давала. Я глаз не сводил. Да ты сам глянь.
Вран не поленился проверить: в грязных отечных от пут лапах старого разбойника было пусто. Да он и сам еле держался на ногах, одного гонора ради. Вран скрипнул зубами на подельничков и отступил, давая им путь к двери. Те заволакивали Батю бочком, наученные прытью его несгибаемой бабки. Он вошел последним, даже не глянув на вжавшуюся в стену девку – позабыл о
Государыня восседала в своем кресле, где порой лично учиняла спрос гостенькам своей пыточной. Отблески факелов в ее темных глазищах куда видней, нежели в светлых очах. Матушкины глаза будто бы горят нутряным неугасимым огнем. И вот поди пойми, что у нее на уме? Лицо-то каменное, обманчивое: никогда не угадаешь, что за ним против тебя готовится. И как противу того оправдаться, покуда не поздно. Впрочем, на Врана Твердислава и не глянула, словно не по его попустительству Отрыжка добралась до Бати. Всю дорогу блюли, а на последних шагах не досмотрели недоделыши!
– Не встревай, – пока еще по-доброму попросила Твердислава, пытая взглядом старшну Тайной управы. – Не становись мне поперек норова. Уж, вроде, знаешь меня, как облупленную, так уступи добром.
– Не в этот раз, – холодно ответствовал Хранивой.
Он вольно стоял против своей государыни, что его стараниями – среди прочих немногих ближников – и усидела на престоле. Он давил нещадно ее врагов, не видя иных для себя границ, помимо пользы родной державы. Нынче же о той пользе речи не шло. Нынче Твердислава печется об иных выгодах: своих собственных и весьма дурно попахивающих. Хранивой ни на миг не поверил, будто она смирилась с тем, что власть ускользает из ее рук. Перед сынком-то она склонилась – не придерешься. А вот толком к делам серьезным ему, как не было допуска, так и не прибавилось. Понятно, что по младости лет Милославу любезней воля да юношеские забавы. Тут бы его и приструнить потверже. А она от всей широты материнского сердца потакает его увиливаниям от самых острых дел. То ни один Хранивой заметил – то и всех ближников тревожит. Даже Юрая, что любит ее самозабвенно.
Жаль, что упредить товарищей верных, во многих делах испытанных старшна не успел. Да и прежде о заскоках Твердиславы не переговорил. Все опасался, все откладывал. А тот самый петух жаренный, как у него такое и водится, выскочил в самый паршивый момент. Да так в задницу клюнул, что в башке зазвенело. И теперь, вполне возможно, путь к тому сговору отрезан. Отсюда Хранивой может загреметь в узилище по соседству. Тогда его наверх живым уж точно не выпустят. Одна и надежда, что на ката Тайной управы. Едрен, коль старшина до завтра не объявится, тотчас побежит к Явору. А там уж воевода собственноручно за дело возьмется. Жаль, конечно, коли сам Хранивой до того не доживет. Да, видать, уж так ему на роду написано. Понятно, что Таймир с Ялькой государыню накажут со всей жестокостью, да уж ему самому от того легче не станет.
– Отчего ж не в этот? – вроде, как задумчиво уточнила Твердислава.
Да отвела взгляд туда, где подручные ее ката привязывали Батю к пыточному столбу. Старик был, вроде бы, как не в себе. Он мотал всклокоченной башкой и неотрывно пялился на Отрыжку. Ту к столбу не ставили: повязали по рукам-ногам и оставили у дальней стеночки. Кат – муж смысленный и с понятием – не швырнул ведунью, будто кучу тряпья. Усадил ее у стеночки на чистую соломку да прикрыл своим кафтаном. Она того не оценила: молчала, уставившись уже, почитай, мертвым взглядом перед собой, шевелила губами. Коли проклинала кого, так для этого самое подходящее времечко: бабка принимала муку страшную беззаконную. А та, сказывают, даёт проклятьям такую необоримую силу, что вовек потом не очистишься, не откупишься перед богами.
– Оттого, что ты сейчас готовишь гибель нам обоим, – без затей поведал чистую правду старшна Тайной управы.
– Обоим? – сверкнула насмешка в глазах государыни.
– Тока так. Сегодня ты покончишь со мной.
– С чего ты решил?
– С того, что выхода у тебя нет. Я не отступлю. И о том даже разговору не будет. А тебя так заусило, что ты и через меня переступишь, не поморщишься. Что после будет, ведаешь ли? Иль заблуждаться изволишь?
– С Юраем я как-нибудь помирюсь, – самоуверенно пообещала Твердислава. – А за ним и прочие простят меня за поступок порывистый. Необдуманный. Не впервой.