Разобщённые
Шрифт:
— Тихо-не-то-транканём-и-всё, — говорит Запевала как будто в одно слово.
Старки отчасти хотел бы, чтобы его транканули — уснуть бы и, если повезёт, никогда не просыпаться. Тогда удастся хотя бы избежать дальнейших унижений; хватит и того, что его сорвали с постели посреди ночи. Впрочем, нет! Ему очень бы хотелось полюбоваться выражением лиц папочки с мамочкой. Вернее, ему хочется, чтобы ониувидели выражение еголица, а если его усыпят, то родаки отделаются слишком легко. Им тогда не придётся смотреть ему в глаза.
Женогуб разворачивает перед ним ордер на расплетение и зачитывает позорный параграф 9,
— «Мейсон Майкл Старки! Подписав этот ордер, ваши родители и/или законные опекуны подвергают вас ретроспективной терминации, задним числом датируемой шестым днём после зачатия, что делает вас нарушителем Экзистенциального Кодекса 390. В свете вышеизложенного вы поступаете в распоряжение Инспекции по делам несовершеннолетних штата Калифорния для незамедлительного введения в состояние распределённости, иначе именуемого расплетением».
— Бла-бла-бла.
— «Все права гражданина, которыми вы наделены от имени округа, штата и федерального правительства, с этого момента официально и перманентно отзываются». — Он складывает ордер и засовывает его в карман.
— Поздравляю, — говорит Запевала. — Ты больше не существуешь.
— А тогда чего вы со мной разговариваете?
— Правильно, заканчиваем с болтовнёй.
Они дёргают его к двери.
— Можно мне хотя бы обуться?
Они разрешают, но при этом стоят у него над душой.
Старки долго-долго зашнуровывает ботинки. Затем копы выводят его из спальни и тащат на нижний этаж. Деревянные ступени жалобно стонут под их тяжёлыми сапогами. Такое впечатление, что по лестнице топает целое стадо буйволов, а не три человека.
Родители ждут в прихожей. Сейчас три часа ночи, но они полностью одеты. Видно, так и не ложились, ожидая прихода копов. На лицах — опасение, а может, облегчение, — трудно сказать. Старки прячет собственные эмоции за притворно-приветливой усмешкой.
— Привет, мам! Привет, пап! — тараторит он. — Догадайтесь, что со мной только что произошло! Ну-ка, с двадцати попыток!
Отец набирает полные лёгкие воздуха, собираясь толкнуть Великую Речь О Благе Расплетения, которую заранее готовят все родители «трудных» детей. Даже если им никогда не придётся её произнести, они всё равно готовят её, проигрывая в уме либо во время ланча, либо торча в уличной пробке, либо слушая придурка-босса, разглагольствующего о курсах акций, купле-продаже и всякой прочей чепухе — ну, что там ещё обсуждают обитатели офисных зданий на своих собраниях...
А что говорит статистика? Старки как-то видел в новостях. Каждый год мысль о расплетении посещает каждого десятого родителя. Из этого числа каждый десятый серьёзно взвешивает её, а из этих последних один из двадцати претворяет замысел в жизнь. Цифры удваиваются с каждым дополнительным ребёнком в семье. Подсчитай все эти красноречивые числа — и окажется, что каждый год расплетают одного из двух тысяч подростков от тринадцати до семнадцати лет. Шансы выше, чем при лотерее, и это если не принимать в расчёт детей из приютов.
Отец начинает вещать, держась, однако, от Старки на почтительном расстоянии:
— Мейсон, ты, наверно, сам понимаешь, что не оставил нам другого выбора?
Юнокопы держат Старки у подножия лестницы и не торопятся вывести его из дома. Таков обычай: родителям дают возможность провести ритуал перехода — дать дитяти этакий словесный пинок под зад.
— Драки, наркотики, угон автомобилей, а теперь тебя исключили из очередной школы. Что дальше, Мейсон?
— Ёлы-палы, пап! Да выбор-то огромный, я ещё столько всего могу натворить!
— Больше не сможешь. Мы слишком любим тебя, чтобы положить конец твоим проступкам
Услышав такое, Старки ржёт.
Но тут с верхней площадки лестницы доносится голосок:
— Нет! Вы не можете так поступить!
Там стоит его сестра Дженна — биологическая дочь его родителей — в своей пижамке с плюшевыми мишками, которая выглядит довольно странно на тринадцатилетней девочке.
— Ступай в постель, Дженна! — говорит мать.
— Вы отдаёте его на расплетение, потому что его принёс аист. Это нечестно! К тому же ещё и перед Рождеством! А если бы меня принёс аист? Вы бы и меня расплели?
Мать начинает плакать, а отец вопит:
— Хватит пререкаться! Марш в постель!
Но Дженна не слушается. Складывает руки на груди и с вызывающим видом садится на верхнюю ступеньку. Хочет всё увидеть собственными глазами. Пусть. Ей полезно.
Слёзы матери искренни, вот только непонятно, кого она оплакивает — Старки или всю семью.
— Все твои ужасные поступки — нам говорили, что это крик о помощи, — произносит она. — Почему же ты не позволил нам помочь тебе?
Ему хочется кричать. Как он может им объяснить, если они сами не понимают, не видят? Они не знают, что это такое: дожить до шестнадцати лет с сознанием, что ты нежеланный ребёнок! Он, Старки — неизвестно откуда взявшееся дитя непонятной расы, которого подкинули на порог этим людям цвета сиены [2] , таким бледным — ну ни дать ни взять вампиры. Каково помнить тот день, когда тебе исполнилось три года, а твоя мама, только что родившая дочку и всё ещё в тумане от наркотиков, которыми её накачали во время кесарева сечения, идёт с тобой на пожарную станцию и умоляет забрать тебя и поместить в приют? А как насчёт утра Рождества, когда получаешь подарок, купленный не затем, чтобы доставить тебе радость, а по обязанности? А твой день рождения — ненастоящий, потому что никто не знает, когда ты родился; известен только день, когда тебя оставили на половике у двери, надпись на котором — «Добро пожаловать» — некая молодая мамаша поняла слишком буквально?
2
Если кто-то подзабыл первую книгу, напоминаю, что у Шустермана доведены до абсурда не только нынешняя американская борьба сторонников и противников абортов, но и политкорректность: негры уже даже и не афро-американцы, а «люди цвета умбры (умбра — коричневая краска)», а белые — «люди цвета сиены (вообще-то это цвет охры, но здесь подразумевается этакий светлый телесный цвет)», а индейцы тоже не «коренные американцы», а «Люди Удачи» — в вставной новелле «Оборванные струны» как раз речь о них.
А травля в школе?!
В четвёртом классе родителей Мейсона вызвали на ковёр к директору. Их сын сбросил одного пацана с верхней площадки «джунглей» [3] . У того сотрясение и перелом руки.
— Почему, Мейсон? — спрашивали его родители тут же, в кабинете директора. — Почему ты так поступил?
Он ответил: потому что другие дети дразнят его «Аистарки», а запустил эту кличку именно этот пацан. Он наивно думал, что родители встанут на его защиту, а те попросту отмахнулись, как будто это ничего не значило!
3
Детский игровой снаряд, состоящий из всякой всячины: лестниц, туннелей, переходов, качелей, горок и прочего.