Шрифт:
– Люди разучились верить в чудеса, – говорил, попыхивая трубочкой, мастер-стеклодув, сидевший в уютном трактире в окружении других мастеров. – Вот раньше, возьми любое зеркало – все чудесные! А нынче дочка гадала, словно стекло мутное, ничего не кажет. Так и осталась без суженого. И это в такую-то ночь!
Хельг – молодой художник, тихонько сидел в углу, наслаждаясь элем и неспешными вечерними разговорами завсегдатаев. Он не так давно приехал
Собор был гораздо древнее городка. Его отличали длинные, словно нарисованные линии остроконечных, тянущихся к небу крыш, мощные контрфорсы, толстые, поросшие мхом стены, неизвестно зачем выстроенные в этом безопасном месте. С самой высокой точки склона собор нависал над городом, словно бессердечный страж, внося единственную мрачную ноту в величественный снежно-белый хор. Горожане давно мечтали разрушить его. Но несомненная древность постройки вызвала к жизни некую бумагу за крючковатой подписью, которая лишила жителей надежды когда-нибудь совершить это.
Хельг не спешил уходить из трактира. Снаружи выла метель, предвещая на завтра ясную погоду, высокое чистое небо и красоту, от которой дух захватывало. Но несмотря на то, что он собирался встречать рассвет, уходить отсюда ему не хотелось. Дитя мегаполиса – суетливого чистилища помыслов человеческих, он впервые позволял себе ничегонеделанье среди неспешных бесед седобородых крепких стариков, словно сошедших со страниц сказок. Зайдя однажды, Хельг с тех пор проводил здесь все вечера, слушал истории о чудовищах и превращениях, о былом мире, его обычаях и странностях.
Не раз потом, приходя в свою каморку на третьем этаже старого дома, принадлежащего, кстати, мастеру-стеклодуву, он воспроизводил на листах услышанное. Из хитросплетений карандашных линий или ярких мазков кисти появлялись то вековые дубы, приподнимающие морщинистые веки навстречу рассвету, то лисы, оборачивающиеся огненно-рыжими девицами, водящими хоровод в свете полночной луны, то духи Безмолвия – три белых оленя-одногодка с золотыми рогами.
Как и всегда, Хельг одним из последних ушёл из трактира. Выходя, покосился на низкие тучи. Заметив движение над крышами, задрал голову,
Он нагнал Кеша-стеклодува, и дальше они пошли вместе, кутаясь в подбитые мехом плащи и пряча лица от колкого снега.
А чёрная тень, которую не увидел молодой художник, следила за ними из-за печной трубы злыми жёлтыми глазами и расправляла озябшие крылья, чтобы взмыть в ночное небо.
Она покидала соборную башню раз в год, на Рождество, чтобы заглянуть в окна, расслышать человечий смех и заскрипеть клыками в бессильной злобе перед людским неверием. «Ваша власть пропорциональна человеческой вере, – однажды сказал Хозяин, грея ладони в адском огне. – Вы – дети мои – живы, пока вас боятся!»
Со времени её рождения мир не стал лучше, но изменился. И перемена заставила её сложить крылья, убрать когти и застыть одним из гранитных изваяний башни. Люди перестали верить. Люди перестали бояться. Они, как и прежде, возносили перед сном молитвы о спасении своей души, но верили ли они в душу? И, что самое главное, надеялись ли на спасение? КНИГА превратилась в настольный сборник пророчеств и компиляций, другие, как белые, так и чёрные – в ценные экспонаты частных коллекций. К Богу людей гнала необходимость, а не надежда, к Сатане – любопытство. Пфф!
Ух, как она ненавидела людишек – беззащитных, но самодовольных, пустых, но самодостаточных, растерявших и Силу, и Веру, не стремившихся приобрести ничего, кроме Богатства или Славы!
Она догадывалась, куда направляются эти двое, одного из которых – молодого, видела впервые. Пока люди, в бушующей метели и по колено в снегу, добрались до дома, она уже побывала там и разглядела сквозь замёрзшее окно скромную комнату на третьем этаже, заставленную пустыми рамами, холстами и акварелями. Один из рисунков привлек внимание, и неожиданно для себя она решила не засыпать сегодня до следующего Рождества, а явиться сюда завтра, чтобы хорошенько всё рассмотреть.
Она дождалась, пока юноша войдёт в комнату, встряхивая у порога шапку и рукавицы, разглядела его светлое, доброе лицо и чуткие пальцы, и, усмехнувшись, унеслась в ветреный поток, поднявший её на угол башни. Пустующее место занесло снегом. Она по-птичьи расчистила лапами место и уселась, завернувшись в крылья. Безжизненные глаза уставились вниз – горгулья уснула. Но на этот раз уснула до утра.
Конец ознакомительного фрагмента.