Разоренье
Шрифт:
Потребность умолять о том, чтобы взяли с собой, осталась у этого мальчика навсегда. Когда же по смерти отца он остался почти хозяином отцовских лабазов и постоялых дворов, причем денег у него было довольно много, явилось множество людей, желающих "брать его с собой" и наполнять содержанием его опустошенную душу. В бурные, шумные компании кутил и драчунов его не тянуло: это была натура мягкая, робкая; ему нужно было занятие поскромней пьянства, и, по робости своей, он попадал на занятия весьма смешные.
Самым любимым из них сделалось
— Здорово, Ванюшка! — говорил я ему при встрече. — Как дела?
— Теперича в Воздвиженском хоре… третью неделю, — весело отвечал он (тенором). — Басом приходится петь (это уж говорит басом и потом прибавляет): черти! Ничего не сделаешь с ними… Я уйду отсюда. У Покрова тоже хор хороший, и публика чистая; там меня прямо за тенора принимают. Я уйду.
Впрочем, в настоящее время ему сделалось самому интересным петь именно басом; говорит он поэтому всегда выгнув шею и ходит лбом в землю.
А мещанин Федотов?
Это был человек лет тридцати с лишком, высокий, костлявый, с подстриженною в щетку бородой, в легком длинном сюртучишке, который он нашивал лето и зиму. Он слыл за силача и действительно был силач; но в мое время он не имел уже "ходу", "прошло время", и ему пришлось иметь компаньоном меня.
— Развязное было время, — говаривал он. — Вот что я скажу… Бывало, братец ты мой, за сто верст Федотова-то возили… Только выди… да! У меня трех ребер нету, а и то было хорошо! На, пощупай.
Я щупал.
— Я ни одного живого места в себе не имею, — а ничего! Душа только радовалась… А теперь что?.. в солдаты, что ли?.. Бывало, рад душой за своих постоять… "Выручай, Гаврюша…" У меня сердце-то вот-как-вот от этого, ровно молотом, стучит… Своих да не выручить?.. Чтобы дать деревенским мужикам ходу? — Извините! Вот как, бывало, — что праху не оставалось от всей их мужицкой стаи… Тут тебя несут в город-то на руках… да-а! А теперь что? Картошки с женой печь? мне теперича и в семью незачем показываться… Эх-ма…
Действительно, в подгородном селе, с которым Федотов когда-то "дирался", с которым у города были какие-то счеты,
Федотов не имел любезного ему дела и тосковал. Иногда он в скуке приходил ко мне.
— Ты что это тут? — спрашивал он.
— Хочу скворца повесить.
— Скворца? Ты бы мне сказал, я б тебе шест принес.
— Принеси.
— Ей-богу, принесу. Мы вот как: пойдем-ко с тобой в осиновую рощу да хорошую жердь вытянем оттуда. Ладно, что ли?
— Ладно.
— Ну так живее надо… Нет ли шапки там где отцовской? домой бежать далече… Поищи поживей!
И полсуток хлопочет, устраивая шест около крыши и вешая скворца.
Но такие мирные занятия были не по его натуре. Ему надо было бушевать, побеждать, сокрушать врага, ничего этого теперь не было, и он безобразничал.
— Эй вы… мясники! — кричит он зычным голосом в темный зимний вечер, когда наши ребята катаются вдоль улиц на салазках и на ледянках.
— Э-эй, живо! Кто там у вас? выходите!
Никто не выходит.
— Так-то, по-вашему? Эх вы! Н-ну выходите, что ли!
Иногда он, заметив в числе играющих меня, тащил и меня с собой "шляться по городу".
Бывали в моей тогдашней жизни минуты неопределенной тоски, когда я вдруг становился как-то равнодушен к своим скворцам и чижам, в душе делалось сухо, неприятно, холодно. Даже к матери я придирался в это время, зачем у меня рваная шапка; зачем меня не учат. "Не на что тебе шапки купить", — говорила матушка. Но я подкапывался под ее доводы, доказывал, что есть на что, что купили же скатерть, когда их две. "Та для гостей". — "Для гостей! Для гостей можно пеструю". Иногда я положительно выводил матушку этими придирками из всякого терпения и в то же время сам хотел плакать.
В такие минуты я с удовольствием принимал предложение Федотова путешествовать с ним.
Нельзя сказать, чтобы ему не было компании в этих путешествиях. К нему всегда присоединялось два-три человека, жаждавшие тоже раззудить плечо, а навстречу этой, так оказать, "нашей" компании, глядишь, валит другая.
— Что за люди? — кричит в темноте Федотов.
— Ты что за человек? — вопрошает компания.
— Стой! — категорически говорит Федотов: — я — Федотов: слышал это слово?
— Был Федот, да теперь не тот.
— Не тот? Али тебе показать? становись-ко!
— Ты лучше приставай к нашей компании, вот что, брат Федотов! Эх, ты…
— Ежели ты мне угощение дашь, я к твоей компании пристану.
— Это за что же? Угощали тебя, будет.
— Будет вам, — раздается сострадательный голос. — Пойдем, угощу. Потом вместе тронем. Андрюшка, гармония здесь?
— При себе.
— Делай…
И что же делает эта ватага силачей целую почти ночь?