Разорванный круг
Шрифт:
— Ты должен вернуть ларец, — шепчет профессор. — Ты не понимаешь, во что ввязался.
— Я должен был наблюдать за сохранностью обнаруженных на раскопках артефактов.
— Вот именно!
— Профессор, — говорю я самым ледяным тоном, на какой только способен, — как раз это я и делаю.
Мама приносит бифштекс, потом бросается на кухню за соусом, а в заключение появляется горшочек с запеченными в сыре картофелинами и капустой брокколи.
— Я не виновата, если все остыло, — весело говорит она. И переводит взгляд с меня на профессора. — Что
Профессор косится на меня с изумлением.
— Это недоразумение, — ухожу я от ответа.
Мама в прошлом году отпраздновала пятидесятилетие, но можно подумать, что она старше меня всего на несколько лет. Стеффену повезло, он унаследовал мамины черты лица.
Профессор режет бифштекс, мама наливает вина ему и себе, а мне легкого пива. Я беру капусту из горшочка. Мама никогда не интересовалась, почему я стал вегетарианцем. Но блюда из овощей она готовит изумительно.
Пес таращит на меня глаза. Мокрый длинный язык вываливается на ковер.
Профессор рассказывает старый анекдот и сам добросовестно смеется над ним. Не могу понять, почему мама решила отдать ему свою жизнь и свое тело. Мысли такого рода плохо сказываются на моих манерах.
— Ты была сегодня на могиле? — спрашиваю я маму. Она бросает быстрый взгляд на профессора. Но не находит у того ни малейшей поддержки. Профессор аккуратно разделяет картофелину на две части и отрезает кусочек мяса. Потом кладет в рот и то и другое и начинает жевать. У него есть удивительная способность делать вид, будто ничего особенного не произошло.
— А ты был? — спрашивает мама робко.
Отца хоронили в четверг. Через неделю после несчастного случая. Пол в церкви вокруг гроба был покрыт цветами. Я сидел в первом ряду. Между мамой и венками. Каждый раз, когда я смотрел на распятие на стене алтаря, я думал о том, как папа перед падением висел высоко на скале. У гроба было много венков с лентами и надписями. Белый гроб. С позолоченными ручками. Папа лежал со сложенными на груди руками. Глаза покойно закрыты в вечном сне. Тело закутано шелковой тканью. На самом деле он был искорежен до неузнаваемости: череп разбит, руки и ноги переломаны, — превратился в кровавое месиво.
— Вкусная капуста, — хвалю я.
О кладбище можно больше не говорить. Своим вопросом я даю понять им обоим, что свела их вместе бессмысленная смерть и что с мамой за столом должен сидеть совсем другой мужчина.
— Она прибрана? Могила? — спрашивает мама.
Я удивленно поднимаю на нее глаза. Вопрос выдает ее волнение. До сих пор она не возражала, когда я дерзил.
— Я посадил там лилии.
— Ты упрекаешь меня в том, что я там не бываю?
Профессор, покашливая, начинает перекладывать с места на место овощи в своей тарелке. Я очень умело изображаю непонимание:
— С чего это ты взяла, мама?
Мама ненавидит ходить на кладбище. Мне кажется, что она ни разу не побывала там после смерти отца.
— Прошло двадцать лет, Малыш Бьорн! Двадцать лет!
Ее глаза блестят от волнения. Она
— Двадцать лет! — повторяет она. И еще раз: — Двадцать лет, Малыш Бьорн!
Профессор поднимает бокал с красным вином и пьет.
— Это много, — соглашаюсь я.
— Двадцать лет, — твердит она снова и снова.
Мама любит разыгрывать оскорбленное достоинство, для нее это род искусства, в котором она постоянно совершенствуется.
Собака кашляет и отрыгивает, потом с явным удовольствием пожирает все, чем ее стошнило.
— Ты хотя бы иногда думаешь о нем? — спрашиваю я.
Это не вопрос, а злобное обвинение. Мы оба понимаем это.
Профессор откашливается:
— Соус хорош, дорогая! Воистину хорош!
Мать не слышит его. Глядит на меня.
— Да, — с трудом выговаривает она, — я думаю о нем.
Мама кладет на стол нож и вилку. Складывает салфетку.
— Конечно, я знаю, какой сегодня день, — произносит она униженно. В речи появился северонорвежский акцент. — Каждый год! Каждое лето! Не думай, что я забыла, какой сегодня день.
Встает и выходит из столовой.
Профессор растерян. Он не знает, идти за ней или наброситься на меня с упреками. Скорее всего, надо было сделать и то и другое. Но он остается на месте и продолжает жевать. Смотрит на пустой мамин стул. Потом на меня. Потом в свою тарелку. И при этом не перестает жевать.
— Ты должен вернуть его! — заявляет он.
Я поворачиваюсь к псу. Пристальный взгляд заставляет его поднять голову и навострить уши. Он начинает скулить. Из открытой пасти течет слюна, оставляющая омерзительное пятно на светлом ковре. Потом пес поднимается, с громким звуком портит воздух и уходит.
Возле своей многоэтажки я сразу замечаю красный «рейнджровер». В нем никого нет.
Мои знакомые, видимо, решили, что я поглупел. Или ослеп.
Затем я вижу Рогерна. Он сидит, покуривая, на ящике с песком у входа в дом.
Свет из квартиры первого этажа падает на него сбоку и оставляет на лице тени. Если бы я не знал Рогерна, то вряд ли обратил бы на него внимание. В любом спальном районе можно встретить подобных ему мужчин, слоняющихся по улицам и мучающихся от безделья. Длинные волосы и мятая футболка с надписью «Metallica» [33] делают его похожим на шпану, словно он только и ждет, как бы выхватить сумку из рук какой-нибудь немощной старушки или начать приставать к твоей тринадцатилетней дочери. Но поскольку обычно Рогерн не болтается у дома по вечерам, а рядом стоит припаркованный пустой «рейнджровер», я начинаю волноваться. Увидев меня, он спрыгивает с ящика.
33
«Metallica» — американская метал-группа, образованная в 1981 году.